Немцы стали собираться, потянулись наверх, к стоящим там машинам.
Прижавшись к обрыву, Ваня молил Бога, чтобы только не заплакала девочка, не выдала их своим плачем: по оврагу он был бы очень хорошо слышен. А она как будто понимала это, посапывала на руках с самодельной соской во рту.
Прошкин не сразу решился подойти к тому месту, но и обойти его тоже не мог. Его маршрут пролегал как раз мимо рва, и надо было идти.
Убедившись, что машины с немцами уехали, сделал первые робкие шаги.
Обходил стороной, почти прижимаясь к самому обрыву, а взгляд, как завороженный, был прикован к длинной ужасной могиле. Остановился, пораженный: земля надо рвом дышала, шевелилась.
Вдруг заметил, как в одном месте, ближе к краю рва, движение стало более активным: из-под земли сначала появилась кисть, а потом и вся рука, хватающая воздух. Затем показалась голая спина, а за ней и голова с неестественно серыми волосами, пересыпанными песком.
Застывшим взглядом с замиранием сердца смотрел Прошкин, усилием воли заставляя себя оставаться на месте.
Гиля только что встала из-за стола, собралась убирать посуду после завтрака, как в дом зашел местный полицай и сосед Василий Сивушков.
– Здесь проживают евреи Канторовичи? – по-хозяйски окинув взглядом комнату, взял со стола булочку, аппетитно зачавкал.
– Ты понимаешь по-русски, дева? Чего молчишь?
– Дядя Вася, вы говорите, как будто мы не знакомы, – Гиля застыла посреди комнаты с посудой в руках, с недоумением взирала на мужчину. – Конечно, здесь.
– Так, во-первых, не дядя Вася, забудь это советское прошлое, а господин полицай. Понятно, морда жидовская?
– П-понятно, – от неожиданности девушка стала заикаться, дрожащими руками поставила посуду обратно на стол. – П-понятно, господин полицай.
– Где остальные? Мне нужны все Канторовичи, а то потом скажете, что я вас не предупреждал.
– Папа и мама в местечковой больнице, вы же знаете, дядя Ва… господин полицай, – Гиля уже справилась с волнением, постаралась взять себя в руки. – Остальные здесь, дома.
– Что сказал этот человек? – дедушка Шмуль, приподняв занавеску, выглянул из своей половины, приложил руку к уху.
– По-русски говори, – полицай повернулся к старику. – А то я стою как дурак, хлопаю глазами, а вы, может, сговариваетесь меня убить.
– Простите его, господин полицай, он не понимает по-русски. Не обижайтесь, он добрый. Спрашивает, что вы сказали.
– Знаю я вас, добреньких, так и норовите на чужом горбу в рай въехать. Ровно в двенадцать часов дня быть в полном составе с вещами на площади. Приказ немецкого командования, – и направился к выходу.
– Зачем, куда? – девушка кинулась вслед, ухватила Сивушкова за рукав уже во дворе. – Куда нас, зачем, дядя Вася? Умоляю, скажите.
– Не знаю, если честно. Велено передать, чтобы все, с вещами, и чтобы без опозданий. А не то – худо будет, дева. Германцы шутить не любят, – мгновение подумал, поправил шапку и все же пояснил:
– Хотя я слышал краем уха, что отправлять вас будут осваивать новые земли в Палестине. Больно вы для этой цели подходите. Да, чуть не забыл, – мужчина хлопнул себя ладонью по лбу. – Желтые повязки должны быть обязательно.
Когда Гиля снова вошла в дом, ее уже ждали дедушка Шмуль, бабушка Роза, жена старшего брата Бася с трёхмесячной дочуркой Хаей на руках.
– Всё, – девушка опустилась на стул, бессильно уронив голову. – Всё, – добавила через секунду.
