– Мой сын учится в блестящем вузе, в замечательном, он называется МИРЕУ, и если у вас есть склонности к рисованию, то…
– Я не умею рисовать.
– Но я видел…
– Это картины брата.
– У вас правда есть брат?
– Я же сказала: старший лейтенант.
Они вдруг пошли молча. Она заметила, что идут они не как курортники, по набережной, а как местные – по Чехова.
– В этом доме, – тихо и убедительно сказал жилец, – помещалась лютеранская кирка, вон та улица называлась Лютеранский тупик, и жили здесь сплошные лютеране.
Анжела с любопытством посмотрела в ласковые глаза.
– Вон то дерево называется альбиция, – сказал жилец, как будто какой-то автор, хитро заморочивший голову ложными ходами, вдруг высунул свой шершавый язык между строк.
– Да неужели? – удивилась Анжела. – По-моему, это акация, ленкоранская акация (ее тончайшие нежнозеленые листочки цвета одного из ее бантов – она называла его ленкоранским – сейчас уже начали медленно сворачиваться на ночь, повисая слабыми жгутиками)
– Правильно, – назидательно подтвердил жилец. – Но второе название – латинское.
– Альбиция… – задумчиво произнесла Анжела.
– А это шикарное дерево называется айлант, причем, данный экземпляр – самый крупный на побережье.
– Вот уж нет, – засмеялась Анжела, – теперь уж вы меня мудрите! Это самая обыкновенная вонючка, зеленус воньюс вульгарис.
– Моя дорогая, это в просторечии. На самом деле – айлант. Нравится?
– Не очень. Альбиция лучше. Смотрите как… – она повернула к жильцу лицо и медленно, с нежной лабиализацией губ повторила это слово, причем жилец снова неприятно сглотнул, будто съел что-то не то.
– А вот, – продолжал он сладко, – Трахикарпус Форчуна…
Анжела нахмурилась.
– Больше не нужно, – сказала она. – Это веерная пальма. Она уже отцветает.
– Но это Трахикарпус Фор…
– Замолчите!
– Что с вами?
– Не называйте больше деревьев. И ваще, откуда вы все это знаете?
– Но радость моя! – воскликнул жилец, – разве это плохо, знать, наконец, мир, в котором живешь, вдыхать его краски, его слова, чтобы все это рассказать там, куда мы все уйдем? – он поднял глаза к небу и превратился в пастора.
Анжела тоже посмотрела вверх и увидела очень далеко птицу, которая с позиции своего парения следила за нею.
– А звезды вы знаете? – спросила она.
– Конечно, – ответил жилец. – Я даже могу вам кое-что подарить, – он порылся в кармане и протянул небольшую карту звездного неба. Анжела заглянула в нее, но неба не увидела, и накрыла карту ладонью.
– А вы можете их просто показать? – спросила она.
Жилец явно смутился и громко кашлянул. Звук был похож на откровенный выход дурного ветра.
– Для этого надо ночью пойти на открытое место, а ваша мать…
– Что вы все заладили – мать, мать! Мать вашу мать! – Анжела выругалась и жилец уставился на нее. – Я одна живу, на вилле Елена, в сарае, я свободна, вы понимаете?
– Очень даже понимаю, – почему-то опять заволновался жилец и, взорвав папиросу, стал пускать теперь уже вечерние дымы.
– Смотрите! – радостно воскликнула Анжела, схватив его за рукав, – Вон тот старичок у киоска.
– Старичок? – улыбнулся жилец. – Вовсе он никакой не старичок.
– Старичок, – твердо сказал Анжела. – Еще какой старичок, мне-то лучше знать.
Старичок Будякин в это время радушно беседовал с практиканткой киоскершей, та рделась, видимо, он говорил ей комплименты или делал гнусные предложения.
– Это, – объяснила Анжела, – одна из многочисленных живых достопримечательностей Южного берега, о них пока не пишут книжек.
