Звезды были на месте. Она осмотрела их и успокоилась.
– Показывайте.
Глаза жильца заблестели – наступил его час, здесь, на скале Шаляпина, в зарослях небесных и городских огней, он был единственным владельцем и директором Планетария.
– С чего же начать?
– С Медведицы, разумеется, я только ее и знаю.
– Да, обычно начинают именно с нее. Соедините мысленно две крайние звезды ковша, отложите это расстояние – и т. д.
По мере путешествия, во время которого жилец однажды был вынужден заглянуть в путеводитель (включив фонарь, сузив рамки Вселенной, неприятно осветив свой острый профиль) Анжела все больше мрачнела и хмурилась, наконец, опустила голову, пробормотав:
– Хватит.
– Но почему?
Она легко сбежала со скалы и, стоя у ее подножия, простерла руки к удивленному силуэту.
– Да потому что это никакой не Лебедь, а Крест, слышите? А это не два разных созвездия, а одно, и называется оно… Впрочем, не важно. Пошли.
– Ты чудо! Ты удивительная девочка! – крикнул жилец со скалы и заволновался к ней навстречу, как бы в порыве, бросил руку ей на плечо, но поцеловать промахнулся, потому что Анжела удачно отклонилась, как боксер от удара.
– Потрудитесь называть меня на вы, – бесцветно сказала она, отвергла руку и хмуро пошла по гравийной дорожке.
– Смотрите! – вдруг крикнул жилец. – Звезда упала.
– Куда, в болото?
– Ах, какая вы несправедливая!
– Давайте помолчим, а? – Анжела обернулась и посмотрела на жильца так, что он тихонько икнул.
(В это время Лешка, который несколько минут назад пришел в гости и недоуменно ждал Анжелу у двери сарая, глядя сверху, как кто-то возится с фонарем подле бассейна, уже шел домой, тихо ругаясь вслух… Анжела прошла тем местом, где он только что стоял, вдруг увидев в темном воздухе узкий стеклистый туннель – след ушедшего человека.)
На подходе к дому она все-таки смягчилась: протянула руку для поцелуя, и жилец страстно приник к ней, щелкнув каблуками. Анжела посветила фонарем на его снежное темя.
– Не сердитесь, примиренчески сказала она, – просто у меня сегодня плохое настроение.
– А! Понимаю… Конечно-конечно. Но поцеловать-то вас хоть можно?
– Что? Зачем целовать?
– Да-да, понимаю… – он вдруг развеселился. – А завтра будет хорошее?
– Что – хорошее?
– Настроение.
– Надеюсь.
– Понимаю, понимаю… – как-то даже пропел или промурлыкал жилец и сгинул.
Анжела вошла к себе (ничего не изменилось – ведро с водой, полное и потому казавшееся пустым, акация в горшке, уже намертво сжавшаяся, лампа…) и тихо сказала, может быть, даже подумала сквозь зубы:
– Дурак.
Лежа навзничь, она играла в спящую статую, для нее не существовало ничего здешнего, только бездна, которая простиралась сразу над крышей, она думала о ней, о ее черноте и беззвучии, о чем-то просила ее. Анжеле вспомнились поднятые к небу глаза и орел в зените, ультрамарин и аквамарин…
Вдруг на дворе остро, ужасно зашумело, она никогда в жизни не слышала подобного звука, он тянулся, слишком быстро расширяясь, на мгновенье сравнялся с гулом летящего самолета, но тут же перешагнул эту грань, заполнил собою все сущее, превращаясь в странный нарастающий свет – как длительная фантастическая молния, – и разрешился ударом, от которого содрогнулся весь мир. Чашка на столе совершила короткий звенящий прыжок.
Захлопали ставни, все зашевелилось, закудахтало, пролился желтый оконный свет, активные голоса: Что? Что это было? Ты жив? Где бомба?
