Читать онлайн Валентина Хайруддинова - Когда я исчезну

Я не люблю море. Хотя прогулки по берегу, усыпанному крупной серой галькой, являлись для жителей обители чуть ли не единственным развлечением, я никогда не принимал в них участия. Даже в редкие теплые дни я вместе с другими не забегал с криками восторга в темную, всегда холодную воду, не бросал в нее гладкие камушки, не убегал от пенных волн.

А море было всюду, со всех сторон, справа и слева, и даже в тихие лунные ночи при закрытых окнах в доме слышался вечный гул.

Вот и сегодня с утра море выло, словно страдая от только ему ведомого горя. В дальних полях, куда я ушел с рассветом, этих стонов почти не слышно, но по мере приближения к обители они становились все сильнее.

Ветер бесился, меняя направление, гонял все утро туда-сюда свинцовые облака; зато, когда они улетали на север или юг, солнце получало возможность пролить благодатное тепло на нашу скудную землю.

Несмотря на ветер, Лапка уже с раннего утра готовила бутерброды, мыла листья салата, варила картофель, складывала снедь в корзинки для пикника, затеянного в честь солнечного дня: даже неяркий луч, робко проглядывающий сквозь тучки, дает право называть день солнечным.

Пикники случались нечасто даже в хорошую погоду: работы на полях и по хозяйству слишком много. Потому, как только совпадало: закончились срочные дела, пробивалось солнце в небе – обитатели охотно принимали участие в таких вылазках на берег.

Пляж – единственное место, где мы бываем редко, а я – почти никогда, потому что стараюсь использовать погожие деньки для работы. На берег нужно спускаться по крутой тропинке довольно долго, после – возвращаться тем же путем. Пользы морское побережье не приносило никакой: не давало еды, дров – того, что мы брали из леса, с полей. Но мне кажется, солнце действует на обитателей особенным образом: у них возникает желание преодолеть крутую тропу, прогуляться по гальке, послушать шум волн, который, впрочем, доносится в любой уголок обители, кроме разве что самой глухой лесной чащи и дальних полей.

Царап, укутавшись в теплый платок, связанный из козьей шерсти, громко мурлыкал, расстилая на дне корзинок холщовые салфетки, Спица у крыльца навьючивала Бормота, Бормот мотал головой – все в меру сил и возможностей готовились к прогулке.

Хотя не все, конечно. О себе я уже сказал. У крыльца я не заметил Твердолоба, а он, между прочим, обожал такие прогулки, правда, другие не очень спешили его приглашать. Меня, несмотря на то, что я ни разу не согласился, звали всегда, а вот Твердолоба – только, когда брали шатер и палки для его установки, или еще что-то тяжелое. По-видимому, сегодня тяжестей не предполагалось. Не заметил я и коз, но они тоже не любители морского побережья.

Мерзлика, который сидел на лавочке и сосредоточенно выбирал из корзинки семена тыквы, складывая их в мешочек, я не сразу заметил. Вот уж кто завсегдатай пикников на берегу морском! А ведь иногда, когда волны слишком буйствовали, вся прогулка для Мерзлика проходила в кармане у Лапки, потому что он – крыса, к тому же с редкой шерсткой и ополовиненным хвостом. Отвлекшись от семян, Мерзлик весело замахал маленькими изящными лапками и закричал:

– Ну, где же ты ходишь? Помоги привязать корзинки.

Мерзлик являет собой, как говорит Бормот, разительный контраст – голос у крысы густой, басовитый и громкий, а тельце – тщедушное.

– Правда, погода чудесная. Может, пойдешь с нами? – спросил Бормот, на которого Спица безуспешно пыталась повесить связанные между собой корзинки.

Тот, пытаясь помочь Спице, наклонял голову, топтался, крутился – и удивлялся, почему старушка никак не может приладить поклажу.

Я, взяв корзинки, разместил нетяжелую, но объемную ношу на спину ослика, погладил его по мохнатой гриве, шепнул ему: «Нет, не пойду». Он кивнул. поблагодарил и принялся бубнить песенку собственного сочинения: «Люблю капустку свежую…».

Бормот – ослик добродушный, сообразительный, жизнерадостный, поэтому все обитатели предпочитают его общество, особенно, когда идут трудиться на огороды или в поле. Так как я собирался сегодняшний день провести именно в поле, то как-то невольно предпринял попытку заполучить милого ослика в компаньоны, ведь предыдущий-то товарищ меня покинул.

– Чудесная, говоришь, погодка? Что ж чудесного? Ветер, и как будто тучки снова набегают, – начал я издалека, – ветер опять – южный, а он всегда дождь приносит.

– Ничего страшного, – негромко, но решительно и строго пресекла Спица мои поползновения, – дождь, если и будет, то к вечеру, а мы к ужину вернемся.

«Ну что ж, к ужину – уже хорошо», – заметил я про себя. Если едим все вместе —значит, будет что-нибудь вкусненькое. Приемы пищи в обители проходили строго по расписанию: продукты добывались тяжким трудом – к ним относились с уважением, готовили ровно столько, чтобы утолить голод, поэтому обычно ничего от трапезы не оставалось. За стол садились все вместе: завтрак в семь часов, обед – в двенадцать, а ужин – в шесть. В непогоду невольно приходилось большую часть времени проводить в мастерских и в доме, тогда между обедом и ужином мы пили шиповниковый чай, иногда с пирожками. Еду готовили на печке. Для одного готовить еду было бы, как говорит любитель умных слов Бормот, нецелесообразно: дрова тоже доставались непросто.

– Не идешь? – это уже Лапка выглянула из-за двери и улыбнулась, как будто лучик солнца скользнул, ведь ее улыбка так же редка, как и он. И, не дожидаясь ответа, ибо знала его, добавила:

– Тогда поставишь тыкву, она в большой кастрюле, поставишь в…

Тут Лапка прервала сама себя, вспомнив что-то, всплеснула руками и скрылась в доме.

Вот такая она, девочка Лапка. На ней все хозяйство в обители: основное приготовление еды, уборка дома и дворика, стирка и много-много еще чего. Но Лапка еще успевала помочь Спице что-то пришить, связать, заштопать, а ведь она, как и все, трудилась на огородах. Откуда в Лапке, хрупкой, скромной и нежной, брались силы, я не понимал. И она же еще затевала такие вот пикники, а для этого встать надо намного раньше обычного, ведь прогулка прогулкой, но домашнюю работу делать-то все равно надо.

Оказывается, Лапка забыла баклажку с чаем, которую и взялась запихивать в корзинку.

– Поставишь большую кастрюлю в пять часов на печь, дрова заложены, – продолжала давать указания Лапка.

– Мы к ужину вернемся, – промурлыкал Царап, разглаживая толстой полосатой лапкой пушистые усы, – прошу тебя, молоко…

– Не волнуйся, Царап, – прервал я, – молоко поставлю на край печи, будет теплое, с пенкой.

Говорить нам приходилось немного громче, чем обычно, чтобы перекричать гул ветра.

– Пойдешь в поле – возьми лепешку, перекусишь, – Лапка виновато глянула на меня.

Она чувствовала себя виноватой из-за пикника, ведь погожий день нужно использовать для дела.

– Надеюсь, Твердолоб тебе поможет сегодня? – спросил Бормот.

– Конечно.

«Конечно» являлось правдой лишь наполовину, но мне не хотелось, чтобы из-за моих жалоб Бормот лишился удовольствия прогуляться к морю. Вот если бы он сам захотел… Однако Бормота мой уверенный ответ убедил – он замурлыкал песенку и затоптался на месте от нетерпения.

Но вот сборы закончились – общество во главе с Бормотом, весело и громко поющим о капустке, по засыпанной мелкими камнями дороге направилось к обрыву, к горной тропе, ведущей к морю.

Я смотрел им вслед: сгорбленная худая Спица наклоняется вперед, преодолевая порывы ветра, рядом семенит – полосатый хвост трубой – Царап, Лапка идет быстро, легко. Мерзлика, естественно, на таком расстоянии я не видел. Бормот, поэт и исполнитель собственных сочинений, вновь запел, но уже не о капустке, а на тему дня:

Шагаем к морю на пикник,

Послушать шум волны.

Кто к тропкам горным не привык?

Не мы, не мы, не мы!

Прогулка в солнечный денек

Любимое занятие!

Крута тропа, и путь далек,

Но я иду с приятелем!

Пел Бормот бодро, вкладывая в исполнение всю силу голоса. Правда, иногда немного фальшивил.

Путники удалялись, вот уж и ослика не слышно. Тут из кустов, росших вдоль дорожки, выскочили еще два обитателя, черный и каштаново-белый, – и присоединились к шествию.

Я остался один. Это случалось редко, поэтому одиночество ценил. Как продолжить день, я еще не решил, потому, присев на крыльце, принялся составлять план действий до ужина. Допустим, удовольствия оставим напоследок. Итак, огород. Уже месяц обитатели трудятся на дальних полях, осваивая новый клочок земли. Утром мы сделали довольно много: вывезли три тележки камней, и, если бы Твердолоб не заявил, что лямка плуга натерла ему живот, вывезли бы еще столько же. Расчищенный участок я уже начал перекапывать, хотя мог бы перепахать его быстрее с помощью плуга, но в него нужно кого-то запрягать. Земля не слишком поддавалась лопате, и я, покинутый Твердолобом, решил немного передохнуть, заодно перекусить. Ну, будем считать, что передохнул.

Я поднялся по ступенькам, открыл дверь и оказался в комнате, которую большая печь делила на кухню и столовую. То есть печь делила часть пространства: по сути, все-таки оно состояло из одной большой комнаты: кухни и столовой одновременно. Печь – огромная, обложенная серым камнем, с топкой, поддувалом, большим отверстием – духовкой в том боку, что находился на стороне кухни, заняла чуть не четверть помещения. Рядом с печью находится стол, на нем – разная утварь, на стенах – полки, на которых Лапка симметрично расставила глиняные чашки и блюдца. Посередине – еще один стол, огромный дубовый, предназначенный для приготовления еды. На стене, слева от двери, прибиты крюки для одежды. Окна, расположенные на правой стене, хорошо освещали пространство кухни. С северной стороны в доме вообще нет окон потому, что наш частый гость – ледяной северный ветер. Немного дальше расположилась дверь в кладовую, где хранятся запасы еды. В глубине комнаты стоит и третий стол, за которым мы едим. Вокруг него – стулья и скамейки. Справа и слева – лестницы на второй этаж, где находятся спальни. Между лестницами – большой камин, что топили каждый день, ближе к вечеру. Его труба хорошо грелась, давая тепло спальням, потому за этой трубой мы складывали дрова для сушки. У камина приютилось кресло-качалка, на полу, у самой каминной решетки, – вязаный половичок. Обычно по вечерам все общество собиралось возле камина. Каждый находил дело: я мастерил что-нибудь, Спица и Лапка пряли, шили или вязали, Царап расчесывал Пиона, Бормота или даже Твердолоба, Мерзлик чистил семена тыквы и подсолнуха. Он вообще выполнял всякую работу, требующую маленьких и цепких лапок. Мы разговаривали о погоде, планах на завтра, при этом удовольствие нам доставлял горячий шиповниковый чай, который пили после ужина.

Я прошел к печке, налил в грубо слепленную глиняную чашку из горячего чайника чай, взял кусок пирога, заботливо припасенный для меня Лапкой, и вновь присел на ступенях крыльца.

Крыльцо спускалось пятью ступенями на три стороны – на север, юг и запад. Это сделано для нашего удобства: с северной стороны располагались мастерские и конюшня, если спустишься с крыльца, попадешь на дорогу, ведущую к разрушенной башне и к спуску на пляж.

Я сидел на ступеньках, ведущих на запад, в крошечный дворик. Прямо передо мной, за невысокой живой изгородью, раскинулось пространство, вымощенное круглыми камнями. В глубине дворика находился родник. Воду родника поглощала земля, но часть влаги оставалась на дне, выложенном принесенной с морского берега галькой, образуя маленький мелкий пруд.