– А об ужине хоть позаботились? Или опять работягам голодным спать?
Твердолоб – большой, он ест много. Дикие яблоки – его любимое лакомство. Кстати, именно страсть красавчика к яблочкам – мой козырь в скучной игре под названием «Замани Твердолоба на работу». Дикие яблоки растут в лесу, который длинной полосой растянулся за дальними полями с запада на восток, за глубокой и широкой лощиной, на дне которой змеится узкая речушка. Лес мы посещаем нечасто, но зато – на целый день. Почти как на пикнике. Правда, обитателям не приходится там сидеть на ковриках, болтая и закусывая, и возвращаться налегке, съев припасы. Во-первых, лес – не совсем то место, где приятно гулять, во-вторых, это только кажется, что собрать несколько корзин яблок, а еще ведро-другое шиповника и ягод – плевое дело. И как-то получилось, что теперь в лес со мной ходит ослик: без него я не дотащил бы ничего из даров природы через преграды, созданные той же природой. Да еще Белка и Пион, ежедневно гуляя по лесу, приносят то, что наберут, за что мы им благодарны. Правда, когда в лес нужно идти за большим стволом, то – никуда не денешься —Твердолоб топает с нами, но дожидается на лесной опушке. Твердолоб по лесу прогулялся один раз, яблок не поел, зато умудрился ободрать бок, залезши в кусты шиповника, уколоть веткой глаз, ударить копыто о пень, к тому же кто-то укусил его за губу. С тех пор конь перестал ходить в лес, но не перестал есть яблоки. По этой причине родилась вышеупомянутая «игра». Она состояла в следующем: все без сожаления отдавали причитающиеся им на десерт яблоки коню, но не просто, а как бы в качестве награды, нахваливая коня, называя «работягой», «трудягой». Твердолобу, чтобы хоть как-то оправдать слова восхищения, приходилось плестись на работу, но зато он мог съесть за обедом все порции без мук совести. Хотя и без того эти муки вряд ли смущали Твердолоба.
И вроде хорошо я придумал: ленивому Твердолобу приходилось трудиться хотя бы ради лакомства. Но семена совершенно не заслуженных похвал, к сожалению, падали на благодатную почву самовлюбленности, кружа коню голову. Он вполне искренне считал, что работает больше других, подрывая здоровье. Нас это веселило, но мнимые болезни дорого обходились обитателям. Красивый и цветущий Твердолоб отлынивал от дел, у него вечно что-нибудь болело. Не очень-то веря коню, яблоки мы все же отдавали и выполняли за крепкого сильного тяжеловоза почти всю работу. Попытки призвать лентяя к порядку приводили лишь к тому, что он обижался, обвиняя нас в черствости.
Вот и сегодня утром, едва вывезя три тележки камней, Твердолоб покинул меня, объявив: «Я натер лямкой живот! Кожа у меня вся израненная хомутами и упряжками. Никто этого не желает замечать, вам ведь надо, чтобы я работал с утра до ночи. Просто валюсь с копыт». Ответом на мой вопрос: когда он проснулся сегодня (пришел Твердолоб на поле гораздо позже меня) было презрительное молчание.
Сейчас конь обиженно пыхтел, возмущался, в общем, отвлекал. Пришлось прерваться. Я поднял голову, вежливо, но решительно спросил:
– Как себя чувствуешь? Как прошел послеобеденный отдых? Я смотрю: ты вполне здоров, вон, об ужине переживаешь. Как рана?
– Плохо. Да и кости ноют от непосильной работы, – с выражением крайнего сочувствия к самому себе ответил конь, – прогулка на морском берегу пошла бы мне на пользу. Я хочу на прогулку!
