эту историю про часы он слышал уже раз двести,
в том числе от самого Бодрова, шепнувшего по секрету,
что часы оказались говённые – обычная штамповка.
Степанову не повезло, он тогда летал по стране.
Особисты рассказывали ему про этот визит в лицах,
хотя они люто ненавидели Ельцина и могли приврать —
машина вождя заглохла посреди огромной лужи,
и партийная «мишпуха» дружно толкала чёрную «Волгу»,
устряпывая свои брючки и ботиночки липучей грязью.
Случилось это в том самом восемьдесят восьмом,
когда Ельцина турнули из московского горкома,
он недолго курировал строительство больших заводов,
колесил по всей стране и раздавал часы кому попало,
вызывая ехидное веселье озлобленного рабочего класса.
На закате Горбачёва, в самый разгул перестройки,
народ ненавидел парт-номенклатуру до хруста в зубах,
Степанов в поездках почитывал московские газеты —
за ними отстаивали огромные очереди в киосках,
иногда превращавшиеся в этакие мини-митинги.
Степанов к политике оставался весьма равнодушен,
быстро подрастали дети, работа не давала покоя,
в короткие промежутки между поездками он отдыхал,
выполняя несложные задания вроде нынешнего —
съездить за какой-нибудь очередной мелкой ерундой.
Хорошее утро располагает к расслабленности булок —
осень на Дальнем Востоке дивно, сказочно хороша,
в такие дни хочется просто сидеть у реки или в лесу,
бездумно пялиться на рыжую вязь листвы или на воду,
по-кошачьи греться в последних тёплых лучах солнца.
Степанов вылезает из кабины, разминает затёкшие ноги,
водитель паркует ЗИЛ под трубами хлорного завода —
в кузове машины стоят бутыли в деревянных обрешётках,
куда специально обученные люди в белых комбинезонах
аккуратно зальют химически чистую соляную кислоту.
Хлор идёт на отбеливание целлюлозы, он – штука опасная,
до сих пор ходит в городе душераздирающая история,
как однажды ночью случилась на комбинате авария,
произошла серьёзная утечка хлора – а он тяжелее воздуха,
поэтому многих детей на саночках в садики не довезли.
Степанов не спеша поднимается на пульт хлорного завода,
отдаёт накладные, садится в креслице и терпеливо ждёт.
Тут все как марсиане – белые костюмы, маски на лицах,
непонятно, кто с тобой говорит, мужчина или женщина.
Говорят, стаж тут десять лет, потом гарантированный рак.
Степанов проваливается в полудрёму, и тут начинается —
в коридоре над полом стелится странный белый туман,
Он кричит диспетчерам, диспетчеры что-то мычат в ответ,
машут руками в резиновых перчатках, все вокруг бегают,
белый туман поднимается и густеет прямо на глазах.
Кто-то наконец-то тычет в лицо Степанову защитную маску,
Степанов судорожно напяливает её – хрен там, поздно,
хлор до слёз режет глаза, всаживает в грудь острый кинжал,
Степанов кашляет, хрипит, бредёт, цепляясь за стену —
откуда кровь на руках? А-а-а, носовое кровотечение…
Страх приходит потом, а сначала просто хочется выжить.
Степанов больше не думает ни о чём в этот момент,
организм включает какие-то свои глубинные рефлексы,
Степанов реально ощущает, как на спине растёт шерсть,
во рту отрастают клыки, ноги готовы нести куда угодно.
Однако авария в цехе довольно быстро заканчивается,
диспетчеры привычно побеждают утечку – не впервой,
отпаивают Степанова какой-то медицинской гадостью,
ободряюще хлопают по плечу, бесполые, как марсиане —
а водила мирно спит в кабине: «Во, мля! А что случилось?»
Утро испорчено раз и навсегда – Степанова тошнит,
