Колчан калёных стрел - страница 27

– Ну вот же, Мирослав Игоревич, мылся человек, – бодро и радостно заявила стоящая перед ним Лешак.

Ясны в комнате не было. Попугай, примостившись на люстре, чесал когтистой лапой голову и молчал.

Надзорщик развернулся к Решетовской, и ей понадобилась вся выдержка, чтобы не дрогнуть. Потому что глаза у Мирослава Игоревича были настолько яркими, прямыми и требовательными, что, казалось, глядят в самоё душу. Всё ещё непонятно, зачем пошел в надзорщики, но совершенно ясно, почему взяли. Лгать таким глазам было делом непростым.

Соколович был ни стар, ни молод, высок и крепок, одет как ненаш – кожаные штаны непривычного кроя с цепями и клёпками, свободная рубаха. Стан крепко, хорошо сложенный. Кожа загорелая, борода редкая и короткая, выгоревшая настолько, что сливалась с кожей цветом. На щеках и лбу – шрамы, старые, затянувшиеся. Очень живые глаза и совершенно неподвижные черты. Мужественное лицо, честное. Убивать он будет тоже честно – в ведьмаке сквозила звериная жестокость, не ведающая пощады. Было в Мирославе Игоревиче что-то от медведя – тяжёлого, молчаливого, хмурого.

– А что, после десяти мыться нельзя? – спросила Огняна невинным голосом и поправила полотенце. Холодная вода капала с волос на обнажённые плечи и бело-розовые бороздки шрамов.

В ответ Мирослав и бровью не повёл. Положил руки на пояс, наклонил голову. Решетовская невольно отметила: на правой руке – золотой перстень, такой же, как у Елисея. На левой – тонкое витое кольцо, сохраняющее волшбу в мире ненашей. Душегубам и надзорщикам выдавали, когда шли в неволшебный мир. Огняна такое не получила, не успела.

– Не одна мыться изволила, Решетовская? – спросил Соколович спокойно, а голос всё равно громыхнул.

Она растерялась всего на долю секунды, но Мирослав заметил.

– Где ты была? – повторил он ровно и грозно.

– Сказано – мылась, – Огняна показательно тряхнула мокрой головой.

– Одёжа где? – спросил он безжалостно, кивая на койку, где среди неразобранных вещей не хватало казённой куртки, джинсов и футболки.

– В сенях, на вешалке, – не солгала Огняна.

– Нет там, я проверял.

Слова у Мирослава были пудовые и квадратные, как бывает у людей, которые говорят редко и мало. Решетовская повела плечами – я здесь причем, коль ты, добрый молодец, на зрение жалуешься? Полотенце затянула поплотнее, поёжилась – холод пробирал и изнутри, и снаружи.

– Коли мылась, то что ж с тобой в ванной делал молодец? Тот, который мне ответил, когда я постучал к вам, – надзиратель резко повернулся к Огняне и снова обжёг её страшными глазами. Душегубка заалела, мучительно осознала свою наготу под срамным нарядом, но не сдалась.

– А не возбраняется, – ответила она нагло и прошла к койке, почти задев надзирателя обнаженным плечом и едва не всхлипнув от стыда. Откинула одеяло, повернулась к Мирославу с непобедимым выражением лица. – Али как?

Соколович прищурил глаза, сделал шаг к Решетовской. Надо же, она думала, он так с места и не сдвинется. Мирослав Игоревич казался скалой, зачем-то обращённой в человека.

– А если я его поищу? Милого твоего? – спросил он тихо, и громыхающий голос стал угрожающим.

Совершенно внезапно в повисшей тишине послышался смех Зоряны.

– А кто ж признается-то, Мирослав Игоревич! Никто из квартиры нагим да мокрым не пошёл, стало быть – сосед это был. А тут все молодцы-то женаты!

– Мирослав Игоревич, вы что-то ещё хотели? – спросила Решетовская и хамски улыбнулась. – А то мне бы одеться…