Когда кобзарь закончил петь, Мелхиседек решил идти дальше, но куда – не мог решиться.
– Ваше преподобие, – внезапно услышал он сбоку. Мелхиседек обернулся. Возле него стоял Зализняк.
– Хорошо, что доброго человека встретил. Вы бы мне указали дорогу в монастырь?
– Заблудились? Вот так через майдан идите.
– Разве я этой дорогой сюда пришел?
– Вероятно. Пойдемте со мной, я провожу вас, – предложил Максим.
Они пошли рядом.
– Не думаешь на Сечи остаться? – после некоторого молчания спросил Мелхиседек и остановился перед лужей, отыскивая глазами место посуше.
Зализняк указал на чуть заметную тропинку между двумя колеями.
– Сюда идите. – И, помолчав, добавил: – Оставаться мне здесь не хочется. Да и незачем.
Мелхиседек осторожно двинулся вперед, ощупывая посохом дорогу.
– Куда же ты поедешь, снова к какому-нибудь наниматься?
– Выходит, что так. Куда-нибудь да поеду. Была бы спина, а дубина найдется. Скорее всего, вернусь в родное село.
Мелхиседек вышел на сухое место, немного подождал Максима, пошел рядом. Ему все больше и больше нравился этот аргатал. Нравилось его открытое, смелое лицо, приятная, хотя и скупая улыбка, нравилось и то, как рассудительно он говорил, как внимательно вслушивался в речь собеседника.
– Слушай, а не пойти ли тебе в монастырь? Там никто не будет измываться над тобой: перед Богом – все равны. Поработаешь на монастырском дворе, понравится – в монахи пострижешься. Ты говорил, что не женат. А не захочешь постричься – сможешь пойти, куда сердце влечет, никто тебя задерживать не станет.
Максим задумался.
«Ей-ей, правду говорит игумен, – размышлял он. – Перед Богом все равны. А разве нет?»
– О! Максим! – прервал его мысли встречный казак. – Здоровый будь! Откуда? Каким ветром?
– Суховеем, – ответил Зализняк. – После расскажу.
Запорожец, видя, что Максим с монахом, не стал задерживать его.
– Заходи сегодня вечером в наш курень, – пригласил запорожец Максима.
– Ладно, Данило, – кивнул головой Зализняк, – зайду. И подойдя к Малхиседеку, сказал: – Подумаю, ваше преподобие, может, и приду. Оно на месте виднее.
– Ты грамотный? – немного погодя, спросил Мелхиседек.
Зализняк покачал головой.
– Некому грамоте учить было. Отец немного знал грамоту, да где ему было со мной морочиться. Крестный обещался, у него и часослов, и псалтырь были, и еще какая-то книжка, октоих, или как-то так. Да вскорости помер.
Они дошли до монастыря. Мелхиседек попрощался и пошел в монастырский двор. Но вспомнив что-то, остановился у калитки.
– Домой скоро едешь?
– Через неделю, а может, немного позже, – не сразу ответил Максим.
– Давай вместе поедем, сподручнее и веселее. Дорога далекая.
– Отчего же, можно, – согласился Максим.
Мелхиседек прикрыл за собой калитку.
Со двора долетел приглушенный бас – Мелхиседек уже с кем-то разговаривал.
Зализняк, пристально всматриваясь перед собой – уже были сумерки – пошел к Тимошевскому куреню, где остановились аргаталы. В курене был один Роман.
– Ты что это так рано спать улегся? – толкнул его Зализняк.
Роман поднял голову, потер рукой открытую грудь.
– А что же больше делать?
– Горилку пить. Пойдем в гости к стойловцам, приятель мой давний, Данило Хрен, там, приглашал.
– В гости я всегда готов. – Роман долго возился в углу, отыскивая шапку. – В шинок будем заходить?
– Зачем?
– За горилкой, – ответил Роман.
– За горилкой? Не нужно. Все равно одной квартой всех не напоим, да тут так и не заведено. Они сами угостят. Не зря говорят, что на Запорожье бывает два дурня: первый, кто пришел в курень голодный, а второй, кто ушел оттуда не пьяный.
