– Да я тоже рада. Лёша, только не делай из этого специальных выводов, оки?
– Да не вопрос.
– Точно? Ты же понимаешь, почему я уточняю?..
Он понимал.
Второй раз они встречались через полтора года после первого. Его переклинило, а она сказала: ну, может быть… попробуем. Он решил, что это знак. Всё можно пересобрать, перерисовать, пересложить. Мотался за ней хвостом. Ездил за ней в Москву, к её огромному удивлению. Выкладывался на свои 200, а может, 300 процентов. Совершенно рехнулся. Из всего выпал.
А потом был опять разговор. И ещё один. И она сказала: слушай, это всё хорошо, но получается какой-то изврат. И только тогда он освободил город совсем. Выехал в Красноярск с вещами.
В третий раз он написал. И она написала. И он собрался приехать, хоть все и были уже глубоко женаты. Но она сказала: давай остановимся, слишком сложно, Лёша. Он отказался. Он думал, она тоже откажется, когда он появится. Он ошибался.
– Ладно, – сказал Серёгин, постаравшись как можно нейтральнее улыбнуться, – тебе же хуже.
Эн усмехнулась – пожалуй, чересчур язвительно.
– И ты не приехал начинать старую песню?
– Я по работе приехал.
– И где же ты сейчас работаешь?
– Помощником губернатора. Как тебе?
– Так себе, – отозвалась Эн, – хоть бы уж тогда президента.
– Так ты не поверишь.
– Так и не поверю, да.
Они помолчали.
– Не факт, что ты слышала, – сказал Серёгин. – Красноярские дела. У нас там детей решили порезать в салат. Шьют убийство Кеннеди и минирование моста.
– «Комитет», что ли?
Серёгин удивлённо присвистнул.
– Ого, – сказал он.
– По работе слышала, – кивнула Эн.
– По работе? А ты кем сейчас трудишься?
– О, тебе понравится, – плотоядно улыбнулась Эн. – Помощницей судьи.
– Подожди, – нахмурился Серёгин, – какого судьи?
Обыкновенного, федерального. Она получила заочное юридическое, а стаж муниципальной службы у неё был раньше – она же тогда в избиркоме… Ну вот она и пошла. Интересная, кстати, работа. Нервов бывает много, но где их не бывает, Лёша? Уже три года как. Сработались.
– Мне в суде говорят, – продолжала болтать Эн, не замечая изменившегося настроения Серёгина, – вам, Наталья Лександрна, надо уже сдавать самой. Как будто это так просто. Я не то чтобы мажусь, просто надо допить свой горшочек смелости сначала…
Ему не понравилось. Серёгин пытался сообразить – а что его, собственно, задело? Ну, выучилась; хорошо. Ну, работает; нормально. Ну, помощницей судьи. И что? Но нет, что-то хрустнуло, посыпалось что-то.
– Так а чего ты впрягся за этих взрывателей? – вдруг сама себя оборвала Эн. – Вспомнил анархическую юность?
– Да какие они взрыватели, Эн, окстись. Обычная мелюзга, которую по дворам наловили.
– Ты мне расскажи, ага. У нас тут свои такие же водятся. Как раз слушания в сентябре закончились.
– Какие свои? – насторожился Серёгин.
– Да то же, что ваши, мажорики с ранением в голову.
– С этого места поподробнее.
– Сам почитай. Только не на «Дожде» разном, а то у вас, либерды, там сплошной кровавый режим будет. А про оружие, мины, тренировки по стрельбе враз забудете.
– У нас… у либерды? – уточнил Серёгин.
– Ну, – улыбнулась зубами Эн, – раз «по дворам наловили» – значит, ага. Так только либерастня пишет.
Серёгин поморщился. У него было вшитое в голову внутреннее правило: «укры», «колорады», «либерасты», «путиноиды» и прочий словарь боксёров по переписке был директивным указанием на окончание разговора. Любого. С любым. По любому поводу.
