Булавин немало провел со старым запорожцем бурных дней и ночей в набегах и битвах с крымскими татарами, ногайцами, турками. Никогда не расставался этот веселый старик со своей звонкой домрой. В грустные минуты он умел веселить и тешить казаков.
– А ну, дед Остап, вспомним старину, – хлопнул старика по плечу Кондрат, – сыграй веселую.
– Веселую? – озорно взглянул старый запорожец из-под лохматых бровей на Кондрата. – Ладно. Хай буде так.
Дернув струны, он запел:
Стой, хлопче, не валяй,
Кубелек мой кумашной,
Работы домашной.
Кубелек я сниму,
Потом тебя обниму…
Несколько казаков пустились в пляс.
Кондрат, сверкнув золотой серьгой, сорвался с лавки и также пошел плясать, вздергивая широкими плечами.
Казаки, посмеиваясь, подпевали:
Кубелек я сниму,
Тебя крепко обниму…
– Оце добре, казакови! – воскликнул домрачей, когда Кондрат, вспотевший и багровый, тяжело дыша, опять сел рядом с ним. – Дуже добре, дай поцелую.
Они расцеловались.
Потом снова пили, плясали, пели песни. Кондрат поднялся.
– Хватит, браты! Пошли встречать царя.
Казаки шумно повставали и веселой гурьбой, с шутками, со смехом вывалились на улицу.
У кабака стояла толпа. Маленький, тщедушный рябой казачок, с редкой белесой бороденкой, в алом потрепанном зипуне, размахивая руками, что-то рассказывал. Окружающие смеялись.
– А вот кабы такую распить, атаманы-молодцы, – указал казачок на сорокаведерную винную бочку у крыльца, – душа сразу взыграла б…
Увидев выходивших из кабака казаков и среди них Григория Банникова, он обрадованно закричал:
– Гришка!.. Банник!.. Поломай тебя грец, ты что ж это, с Бахмут-городка приехал, денег много привез, сам пьешь, а друзяков своих не угощаешь? Эх ты, а еще односум[7]…
Банников осоловевшими глазами вгляделся в рябого казачишку.
– А, Мишка Сазонов!.. Здорово!.. Иди, олух, угощу…
Сазонов облизнул губы, подошел к Григорию. Подмигнув казакам, он сказал:
– Пропили отца, пропьем брата, еще матушка брюхата, что-нибудь да родит.
Казаки захохотали. Мишка Сазонов был весельчак. Что бы он ни сказал, все вызывало смех у толпы.
Григорий полез в карманы, но они были пусты.
– Нету денег, все пропил.
– Жадничаешь, – сказал Мишка обиженно. – Жалко тебе ковш поставить…
– Я жадничаю? – изумился Григорий. В глазах его вспыхнули гневные огоньки. – Ах ты, рябая тетеря, да я тебя до смерти запою. Якудра! Яшка!.. – заорал он кабатчику. – Какая цена твоей бочке? – пнул он ее ногой.
Кабатчик, краснолицый, здоровенный детина в синей суконной однорядке, раздумывая, почесал затылок.
– Не трогай, Григорий, – сказал он, – все едино у тебя грошей нет…
– Замолчи! – свирепо крикнул на него Григорий и, отстегнув красный пояс с саблей, сбросил с себя нарядный кафтан, кинул его кабатчику.
– Хватит за бочку?
Яшка отрицательно мотнул лохматой головой.
– Мало.
Григорий, распаленный, гневный, молча опустился на крыльцо, стащил с ног сафьяновые сапоги, бросил кабатчику.
– А теперь хватит?
– Мало, – качнул снова головой кабатчик.
– Грицько, – пьяно пошатываясь, подошел дед Остап к Григорию. – Пидемо видциля… Хай их к бису… Пойдем побачим царя… Голому ж срамно на царевы очи показаться. Пойдем…
Но Григорий был сильно раззадорен.
– Не лезь, дед Остап, – отстранил он старика, – не может быть того, чтобы Гришка Банников жадным был… Не может!..
Он сорвал с себя полотняную, расшитую цветными нитками рубаху и бросил Яшке.
– На, анчутка!
