Она говорила и говорила, не переставая даже на секунду, мне кажется, ей неважно было услышать ответ, получить одобрение, и то, слушает ли ее сейчас кто-нибудь, это было исступление, ей нужно было выговорится.
– Эх, Кэтсу, идиот, от него я тоже давно не получала вестей, но он тебя привел, значит живой, а ведь прошла уже неделя, кто знает, может моего безмозглого братца уже поймали. Увидела бы как он тебя приводит, пришибла бы, знает же, по всей деревне патрули, самоубийца чертов, когда встречу, так и приложу чем-нибудь тяжелым.
Не знаю, по какой причине, но она решила излить мне душу, судя по ее виду, в ее разговоре не было никакого смущения, она рассказывала так легко и открыто, как будто меня тут и вовсе не было, словно говорила со стеной или интерьером, еще одно доказательство того, что я книжный столик.
Она долго не умолкала, до тех пор, пока ее не начало пошатывать из стороны в сторону, на белом лбу проступили маленькие блестящие капельки пота, она отшатнулась, прижавшись спиной к стене узкого коридора, закрыла глаза, дыхание ее стало тяжелым. Я вскочил и подбежал к ней.
– Госпожа Юко, вам плохо?…– Но ответом была тишина.
Не долго думая, я осторожно обхватил ее и приподнял, она очень легкая, практически невесомая, странно при ее то росте, неся ее до спальни, находящейся так же на втором этаже, заметил, что ее серые глаза совсем не подавали признаков жизни, однако она дышала, громко, жадно, немного похрипывая втягивала воздух. Я положил ее на мягкий белый футон, и собирался побежать вниз за водой, как назло в доме были только мы, даже второй служанки не было, чтоб ее. Только я стал выходить из комнаты, как Юко страдальчески прохрипела:
– Не уходи, мама
Она явно бредит, мигом сбегав на первый этаж, я принес ей воды, она выпила половину чаши, и стала меньше хрипеть или мне это только показалось. Через пару минут, дрожащим слабым голосом в бреду она произносила фразы.
– Прости меня Нобуюки, мне не стоило, я не должна была… Нобоюки, так вроде бы зовут ее мужа, почему она просит у него прощения, должно быть наоборот, судя по рассказам, он еще то животное.
– Мэйко, Мэйко… следующие пару минут она просто произносила ее имя, ворочалась и плакала.
Ее тело, стало болезненно извиваться, я никогда не видел ничего подобного, оно стало подобно морскому змею, во время этих пугающих конвульсий ее скулы были необычайно напряжены, а зубы настежь стиснуты. Я схватил ее за плечи и крепко держал до тех пор пока ее кошмарный танец не прекратится и слава богам, она успокоилась и свалилась без сил.
Я почувствовал прикосновение, она схватила меня за руку, и потянула к себе, приговаривая.
– Мама поцелуй меня пожалуйста, мне страшно, мама поцелуй меня.
Она медленно тянула меня к себе, глаза ее были приоткрыты, но кажется мне она ничего не видела, даже представить не могу, в каком мрачном тумане блуждает ее надломленное сознание. Медленно подтягивая меня к себе, мое лицо оказалось прямо напротив ее, глаза Юко смотрели сквозь меня, а она все повторяла и повторяла.
– Мама, поцелуй меня на ночь, мама.
Во мне что-то вдруг щелкнуло, и я прислонился к ней губами, впился в ее ледяную, соленую от слез щеку.
– Еще мама, я не могу спать мама.
Я сделал это снова, вскоре она перестала просить целовать ее, глаза медленно закрылись, лицо озарила легкая улыбка, даже дыхание перестало быть надрывным найдя привычный ритм. Она уснула. А вместе с ней, сидя на коленях у ее кровати остался и я и даже в такой позе, думая о Юко, ее болезни и суматошных ночных поцелуях растворился в дреме.
