Она постоянно говорила про то, что время уходит и надо бы наполнить память, пока ту не совсем отшибло, приятными воспоминаниями. «Стоя одной ногой в могиле, никто не жалеет о том, что помыл в жизни мало тарелок», – все время говорила она, когда я начинал заводить разговор о грязной посуде. «Черт, но кому-то все равно приходится мыть эти дурацкие тарелки!», – начинал закипать я. «Да, тут ты прав. Но просто они не делают из этого трагедию», – отвечала она и, замолчав, скрывалась от очередного неприятного разговора в соседней комнате.
Кстати, напоследок, перед тем как уйти, она сделала самую тщательную уборку за все то время, что мы были вместе. Вымыла до блеска все чашки, разгребла хлам в ящиках, выкинула все просроченные продукты из холодильника и прикрепила на него записку «Надеюсь теперь ты доволен. Удачи. Целую, ХХХ». Я и правда был доволен. Несколько дней я наслаждался свободой и освободившимся пространством. Никто не оставлял посуду где попало и не трогал мои вещи. Но вместе с тем стало так пусто, что у меня на душе заскребли кошки. Я больше не слышал ее голос, что-то напевающий с кухни про лучший-в-мире-омлет, никто не будил меня звуком царапающей по паркету ножки кресла из-за того, что ей вдруг захотелось переставить мебель и не поднимал меня в несусветную рань, потому что нужно было поехать куда-то прямо сейчас. Мне дико не хватало ее оптимизма и непринужденности. Но это я понял уже слишком поздно. Дурацкие тарелки, будь они неладны.
С тех пор, кстати, мне так и не удалось толком сблизиться ни с одной девушкой. После нашего расставания у меня их было несколько, но ничем серьезным наши отношения не закончилось. Кроме того, у них были свои заморочки пострашнее не вымытой посуды. Одна из них была одержима идеей завести семью, другая – убеждена в том, что раз природа наградила ее отличающейся от моей промежностью и парой выпуклых грудей, то я должен спускать на нее все свои деньги, пока она обсуждает размер моего хозяйства с подружками за бранчем. Была еще одна, которая устраивала натуральную истерику из-за каждой мелочи. Будь то оставленная мною на рабочем столе чашка (иронично, не правда ли?) или мои попытки обсудить что-то серьезнее списка продуктов к ужину.
И все они, черт бы их побрал, так или иначе разбрасывали свои вещи. Так что, можно сказать, я смирился с этим фактом и больше никого не пытался исправить.
– Ну наконец-то! – всплеснула руками сестра, когда я приблизился к столику.
– Пробки, сама понимаешь, – пожал я плечами. Знать о том, что я отлично провел время в парке вместо того, чтобы сломя голову мчаться на встречу, ей было не обязательно.
– И не говори. Этот город меня убивает, – понимающе кивнула она, отпив кофе из чашки. – Я заказала нам перекусить. Ты ведь все еще не против омлета с беконом?
– А то! – бодро ответил я, вспомнив, что лучший-омлет-в-мире мне готовила та, что вечно разбрасывала вещи.
– Все впорядке? – бросила она на меня пронзительный взгляд.
– А то! – повторил я все тем же бодрым голосом, что, наверное, выглядело слишком уж наигранно.
– Ну, как знаешь, – пожала она плечами.
– Слушай, а пиво они тут подают? – спросил я, осматриваясь по сторонам.
– Это в девять-то утра? – смерила она меня надменным взглядом, какой обычно бывает у людей, считающих, что их собеседник – жалкий придурок.
– Пожалуйста, только не надо вот этих вот упреков, – сказал я. – Что, приличному человеку уже нельзя и выпить на завтрак?
