— Инно, — тот по инерции пожал её, поражаясь близкому контакту, раньше он мог позволить себе подобное только с Янин.
— Какой ИВЗ? — спросил Ярм, не отпуская ладонь Инно.
— Четыре.
— Не может быть! Вас же там специально выводят… Никогда не слышал, чтобы у благородных так мало было! — воскликнул он.
— Выводят? — зацепился за слово Инно, хотя «благородных» тоже резануло слух.
— Выводят, — немного хищно ухмыльнулся Ярм. При близком рассмотрении он казался явно старше четырнадцати — над верхней губой уже виднелись редкие волоски. — Хочешь сказать, что знаешь своих родителей? — спросил он с вызовом.
— Да, знаю. Марил, — ответил Инно и, запнувшись, поправился: — Маму то есть.
— А отца не знаешь? — поднял одну бровь Ярм. — Столько усилий ради Знания и всё впустую. Не обижайся. Но привыкай. Здесь не любят таких, как ты.
И Ярм был чертовски прав, Инно с ходу ощутил на себе всё пренебрежение к «благородным».
На их этаже в общих комнатах проживали мальчики разного возраста: от четырнадцати до восемнадцати. У девочек был свой этаж. Общей была и столовая, в которой обедали целой комнатой сразу, по пятьдесят человек.
Еда здесь отличалась однообразием, никто не пытался сделать синтезированную питательную массу подобием блюд из Старого мира хотя бы внешне, как было в интернате, это требовало дополнительных ресурсов, которые на бесперспективных в плане восприимчивости к Знанию подростков тратить никто не собирался.
Каждый приём пищи Инно сталкивался с проблемой — куда сесть. Воспитанники смотрели на него с вызовом, намекая, что не согласны с таким соседством. Иногда находилось свободное место рядом с Ярмом, но чаще он был окружён старшими учениками. Тогда приходилось есть стоя.
В первый же день Инно узнал, что не все дети школы проходили тест в Центре — некоторых и без него признали невосприимчивыми к Знанию из-за происхождения. Эти дети были рождены без исследования генов родителей и разрешения властей. Инно не предполагал, что такое вообще возможно, тезис, что каждый ребёнок в Конкордии должен появляться на свет ради благоденствия их мира, казался непреложным правилом.
Наказанием нарушителям служил полный запрет на общение со своим потомством — их воспитывали сначала в Западном городе, а потом с четырнадцати лет переводили в Северный. Именно поэтому отношение к выходцу из Восточного города как к ненавистной элите очень скоро стало понятным Инно, правда, никак не облегчало его жизнь.
Выросший в строгих правилах и чтящий величие Знания Инно сразу прослыл белой вороной. Косые взгляды и поддёвки сыпались на него со всех сторон, но выбранная стратегия игнорирования помогала до поры до времени выходить сухим из воды.
Интуитивно Инно догадывался, что рано или поздно это противостояние перерастёт в открытый конфликт, что ему стоит подружиться с кем-то, прибиться к какой-нибудь группе подростков и получить опору в виде так называемых друзей, но не мог. Незримый образ Янин всегда стоял перед глазами, не получалось общаться с кем-то, кто до такой степени не похож был не только на сестру, но и на других воспитанников интерната в Восточном городе. Это касалось и интеллектуального развития — на групповых, вернее, массовых, занятиях Инно осознал всю глубину бездны, пролегавшей между ними. Нет, он не считал новых одноклассников глупыми, но поражался, насколько много информации им приходится не просто запоминать — заучивать наизусть. Инно учили принципам понимания, поощряли, если он доходил до ответа интуитивно, будто намекая, что в этом и состоит главный принцип Знания — уметь взять ответ с того уровня инфополя, на котором он находится.
