Константин Леонтьев - страница 67

Авторитет Тургенева как художника стал не безусловен в глазах Леонтьева. Он невольно вспоминал свои студенческие споры с Георгиевским и признавал в глубине души, что его «почти гениальный» товарищ был прав в критических оценках тургеневской прозы. В то же время, Леонтьев испытывал искреннюю признательность к Ивану Сергеевичу, – Тургенев во многом определил его жизнь. Живя у Розенов, он изредка переписывался с Иваном Сергеевичем, и Тургенев по-прежнему помогал ему с публикациями и получением гонораров от редакций. Они не были тогда близки – ни по взглядам, ни лично, но взаимная симпатия осталась. Поэтому отзыв дался Леонтьеву нелегко. Таковы уж были литературные нравы того времени (об исчезновении которых можно лишь сокрушаться): личная приязнь не мешала судить творчество «по гамбургскому счету». Показательно и то, что Тургенев сам передал письмо Леонтьева в «Отечественные записки» для публикации, где оно и появилось в 1860 году под названием «Письмо провинциала к г. Тургеневу».

Леонтьев начал свой отзыв следующими словами: «Я прочел «Накануне» с увлечением, но оно неприятно потрясло меня…»[182]. Почему? Леонтьев не мог согласиться с принесением эстетического начала в жертву идее, социальной тенденции, пусть даже и прогрессивной. Тургеневский роман рассказывал о любви Елены Стаховой к болгарину Инсарову, одержимому идеей освобождения своей родины. Вместе с Инсаровым, покинув родных и привычную жизнь, Елена отправляется в Болгарию. Не добравшись до родины, Инсаров умирает от чахотки, но Елена не возвращается домой, а решает продолжить дело умершего мужа: говорят, ее видели сестрой милосердия в Герцеговине. Роман был «актуален», – он рассказывал о кипящих Балканах, показывал «новых» людей, жизнь которых подчинена некой высшей задаче, но, по мнению Леонтьева, и Инсаров, и Елена были поэтически безжизненны. Тургенев выписал их как безукоризненные типы, а не как живых людей из плоти и крови.

Сквозь «математическую ясность плана» романа просвечивало авторское намерение. «Разве такова жизнь?» – восклицал Леонтьев. Где волшебная изменчивость, смута жизни? «Возьмите все лица: как ясно, что они собрались для олицетворения общественных начал!» В отличие от других критиков, эстет-Леонтьев не хотел обсуждать нравственную или социальную сторону романа, – он вел речь об эстетике, о красоте и сложности жизни, которая должна проявляться в произведении искусства. Его критика носила формально-художественный характер, что было вовсе не характерно для журналов того времени. Недаром известный литературовед Б. А. Грифцов отмечал, что ««Письмо провинциала» производит впечатление совсем одинокого, затерянного в 60-х годах голоса»[183].

Для Леонтьева красота – главная идея жизни. Он оставался реалистом (что было ожидаемо при его естественнонаучных склонностях), но реализм этот был не таким, как понимали его Добролюбов, Тургенев, Писемский, Боткин, в нем не было критики и «редактирования» существующего, бытописательства и подробностей, зато присутствовало восхищение действительностью как она есть. Жизнь прекрасна, сложна, многообразна, она противна любой схеме, поэтому подлинный реализм обязывает показывать пышное цветение полутонов. «Если в творении нет истины прекрасного, которое само по себе есть факт, есть самое высшее из явлений природы, то творение падает ниже всякой посредственной научной вещи, всяких поверхностных мемуаров, которые, по крайней мере, богаты правдой реальной и могут служить материалами будущей науки жизни», – был уверен Леонтьев. В «Накануне» же