Контрреволюция - страница 7

Между тем даже в нашей преданной престолу пажеской среде шли разговоры о том, что следовало бы царю приказать отслужить торжественную панихиду у Иверской часовни и самому прийти на нее пешком из Кремля, что следовало бы выдать пособия семьям всех погибших, следовало бы примерно наказать Сергея Александровича… нам казалось, что это укрепило бы престиж царской власти.

Вскоре после коронации Николай Второй оттолкнул от себя земскую общественность своими словами «бессмысленные мечтания», сказанными им в ответ на всеподданнейший адрес Тверского земства с самыми скромными либеральными пожеланиями.

Очевидцы приезда Александра Второго в Москву в 1877 году, когда он объявил о войне с турками, свидетельствуют об исключительном энтузиазме, который царь сумел вызвать на Кремлевской площади и в залах дворца.

Мне хорошо памятна бледная картина объявления Николаем Вторым войны с Японией в 1904 году.

Залы дворца были битком набиты офицерами Петербургского гарнизона в парадных формах, но обстановка была совершенно непохожа на обычные дворцовые торжества.

В те времена еще полагали, что войну следует сначала объявлять, а потом лишь начинать военные действия. Потому неожиданное нападение японцев на наш флот в Порт-Артурском рейде[30] называлось вероломным и возмущало всех. Официальной сдержанности, характерной на «высочайших выходах», не было и следа. Всюду шли шумные разговоры, слышались чуть ли не крики, бранили моряков, прозевавших неожиданную атаку, сообщали какие-то фантастические сведения о морском бое, который якобы шел в тот момент… все были наэлектризованы до крайности.

У меня в то время уже созрело решение ехать на войну, я еще накануне подавал рапорт о командировании меня в войска Приамурского округа. Теперь общее настроение охватило и меня, и я ждал чего-то особенного, что вот-вот царь энергичным жестом распахнет двери внутренних покоев, решительными шагами выйдет к собравшимся, громким голосом призовет нас покарать дерзкого врага…

Но вот медленно, как всегда, два придворных арапа распахнули двери, в них показался Николай Второй, с бледным лицом, под руку с матерью, за ними наследник, Михаил Александрович, под руку с царицей, дальше все члены царской семьи по старшинству… Шум в залах мгновенно стих, но царь не сказал ни слова, слышны были лишь постукивания о пол жезлов церемониймейстеров и их французские фразы, когда они расчищали путь для царского шествия… Меня точно холодной водой окатили: того взрыва энтузиазма, которого я так ждал, не произошло, и я знаю, что такое же расхолаживающее впечатление этот царский выход произвел на многих.

Как мала была популярность Николая Второго в войсках, показывает то, что даже его личный конвой отошел от него с необычайной легкостью: 2 марта в Государственную думу[31] явилась депутация от конвоя с требованием ареста офицеров, отказавшихся принимать участие в шествии к Таврическому дворцу.

Вообще говоря, о царе мало кто пожалел, но при всем единодушии в признании революции в различных кругах русского общества очень неодинаково расценивали ее значение и следствия.

Земельные собственники, представители крупной буржуазии, цензовая общественность, интеллигенция, находившаяся на службе капитала и промышленности, хотели видеть в результате революции лишь смену самодержавного царя на конституционного или, в крайнем случае, на президента республики. Других перемен они не хотели, хотя чувствовали, что без каких-то экономических жертв не обойтись. Представители финансового мира видели эти жертвы в помещичьей земле и надеялись, что при наличии этой жертвы им удастся сохранить свободное распоряжение капиталом. Понимали и помещики, что с землей придется расстаться, но все же питали надежду сохранить хоть часть и получить возмещение за забранную у них.