В результате получилось так, что мы пять раз в неделю оказались предоставлены сами себе в течение пяти вечерних часов с восемнадцати до двадцати трех. Мы болтали о жизни: она о своей, я о своей. Вечером я провожал её до подъезда (жила она в доме сталинской постройки с мамой в однокомнатной квартире) и шёл к себе в общагу, а она подкармливала меня пиццей своего приготовления, кстати, довольно вкусной. Общение с ней помогало мне окончательно забыть одну тяжелую для меня историю. О чём это я? Сейчас расскажу.
Мы были на картошке после третьего курса. Старики помнят, но молодёжи надо объяснять. Картошка, как вы знаете, это в России второй хлеб. Всё бы хорошо: легко сажается, скороспела, урожайна, но, сука, сидит в земле, и доставать её оттуда надо вручную. Да, советская власть изобрела картофелеуборочные комбайны, но… Во-первых, их, как всегда нужной техники, катастрофически не хватало. Это же не танки и не артиллерия, обороняющие нас от империалистических армий. А во-вторых, даже если такой комбайн и прошёл по картофельному полю, минимум двадцать процентов картошки оставалось в земле несобранной. А если проходил обычный трактор с картофелекопалкой, выворачивающей картофель из-под земли наружу, то и все сорок – пятьдесят. Вот тут и приходили на помощь а) школьники старших классов с 8-го по 10-й, б) студенты вторых-третьих курсов, в) сотрудники всевозможных НИИ, КБ, а также низовые сотрудники государственных учреждений, которые, в отличие от школьников и студентов, даже положенную на работе зарплату за это получали. Они по восемь часов в день собирали лежавшую на земле картошку, выколупывали из земли ту, которую видно, и складывали её в мешки, которые потом грузили в трактора с прицепом.
И что интересно, большинство народа не воспринимало это как какую-то подневольную каторгу, а даже совсем наоборот: возможность выехать на природу, пожечь костры, попеть песни, бухнуть в хорошей компании сослуживцев, завязать короткие или не совсем романы. Расслабиться вдали от городской суеты. Местные колхозники, конечно, следили за качеством выполняемых работ, но, подпоенные горожанами, сильно не возникали, и сколько картошки оставалось в земле, на радость окрестным бригадам диких кабанов, про то Аллах ведает…
И вот как-то раз, в процессе провожаловки от костра до спального корпуса одной девицы, меня и поразила стрела Амура. Я знаю, многие считают, что это оправдание слабохарактерности поражённых, я тоже так считал… Причём я умом с самого начала прекрасно понимал, что это не моё. Девица была членом институтского (!) комитета комсомола, отличница. Я не хочу даже имя её упоминать, ибо это неважно. Симпатичная, но не красавица, это даже я, влюблённый придурок, понимал. Умница, по ходу, чистокровная еврейка, а также важно то, что моя персона ей нафиг никуда не упёрлась. Всё это я умом понимал, но ничего не мог с собой поделать! К её чести, она сделала всё, что могла: откликалась на мои приглашения в кино и в театр, терпела мои визиты к ней домой, гуляла со мной в парке, пресекая все попытки сближения. И только когда я стал намекать на семейную жизнь, дала мне решительно от ворот поворот. Для меня это был неприятный сюрприз. Дело в том, что в Технологическом институте пищевой промышленности, где я учился, девицы составляли порядка семидесяти процентов от списочного состава, а на моём факультете и все девяносто. В результате я то и дело был не субъектом, а объектом амурных притязаний, то и дело заканчивающихся постельными делами. В результате я стал специалистом по вилянию хвостом в данных ситуациях. Вот, видно, Бог и наказал… Да, много позже я узнал, что она таки на пятом курсе вышла замуж, и я даже видел её пару раз под руку с парнем вполне тюфякового вида, которому она что-то менторским тоном втирала. По-видимому, я для неё был недостаточно тюфяковым, и слава Богу…
