и, чем плотнее тьма, тем ночь безбрежней,
ты послан средь морей и гор условных
освоить их язык, забыв свой прежний,
мерцая на манер холоднокровных.
Язык со временем дает усушку и усадку,
и вот лапшу зовут английским словом noodle
писатели неробского десятка,
которых бес, точнее, текст попутал.
Что буржуазно – вовсе не антинародно,
коты Британии внушают львам Цейлона,
и вот опять литература – это модно,
и лоск салонности – как блеск автосалона.
А правит кошками компьютерная мышка,
консервы речи вырываются из жести,
ложась в коробочку десятидолларовой книжки
мышешуршания полночных путешествий.
Герой, всплывающий, допустим, в замке Мальты
со дна ущелья русской летаргии,
и страсть, отпущенная нам, как мегабайты,
за кликом клик сплелись в ее драматургии.
Телеведущая с глазами одалиски
и хор топ-менеджеров, что косят под микки-рурков,
им хватит места всем на жестком диске
у тех, кто весело играет в демиургов.
Так, уступая право на звучание,
румянцу глянца, что рожден листать в полетах,
обречено хранит обет молчания
бессмертие в угасших переплетах.
