После своей сдачи Ирина Андреевна заглядывала в карты к одному, другому, говорила театральным голосом: «Ах, право!» или «Ну-ну…» или:
– Лучше мне уйти, чтобы не волноваться.
Тогда брала сигареты и выходила.
И всякий раз мужчины провожали ее взглядами, такого примерно содержания:
«Экая бестия! До чего все продумано! Ни единой лишней линии!» – едва удерживался Борис Игнатьевич, чтобы не поцокать языком.
«Змея морская. Струится, серебрится, а проглотит, не успеешь ойкнуть. Нет уж!» – думал Николай Иванович.
«Хороша… Серая Шейка, – Владимир Владимирович рассеянно смотрел в свои карты и напевал бессмысленный детский ребус, – у-точка пре-лест-ни-ца у-три-нос…»
И действительно, Ирина Андреевна была хороша в сером дорожном платье, с тщательно уложенной подсиненной прической. С легкой руки Бориса Игнатьевича скоро стали называть ее Ириночкой. А Николай Иванович еще прицеплял в рифму: Ириночка-былиночка, – кувшиночка, – тростиночка. Иногда нарочито грубил: Сориночка, Змеиночка. Что-нибудь такое.
Ирина Андреевна играла недурно. Охотно повторяла непременные присказки:
– Под игрока с семака.
– Хода нет – ходи с бубей.
Ошибки делала. Но лишь Борис Игнатьевич мог заметить, что всегда в пользу «Ника», «Николя», «Николеньки». Да не показывал виду дескать, ни для кого не секрет, что женщины безошибочно выбирают себе про запас наиболее безопасного рыцаря. Сам же «коней не гнал», а если «слишком везло», сразу начинал подсказывать слабой стороне либо забавлял компанию «аналогичным случаем».
Николай-Николенька-Николя порой раздражался ни с того ни с сего:
– Гори, Ириночка-лучиночка, вдали от сердца моего… Песня такая есть у аборигенов острова Борнео.
– Вы и там побывали, Синбад-Мореход?
– Я побывал всюду, где меня теперь нет.
Вообще-то, душой компании смотрелся как раз Николай Иванович. Инженер-геофизик. Плотный, устойчивый, надежный. «Шкиперское» лицо оформил бородкой, похоже, с молодости. Недоставало трубки в углу безгубого рта. Он единственный здесь не курил. Может, из чувства перечения? В самом деле, с ближней дистанции было видно, что веселые его ужимки прятали немало загадочных противоречий. В карты ему шибко не везло.
Но самым рисковым оказался Профессор. Это он так себя преподнес при знакомстве:
– Владимир Владимирович. Профессор. К тому же поэт.
Наверное, по инерции. Профессор был слегка подшофе. Провожающая его несуразная команда обратила на себя внимание еще на перроне. Седые бородачи и пожилые девчонки поминутно братались: «Старик, я тебя люблю!» И орали стихи хором.
– Всем симпозиумом пожаловали? – съязвила тогда Ирина Андреевна.
– О, Конгресс Всемирных Поэтов! Они же, действительно, да, еще и ученые всех мастей. Впрочем, извините за беспокойство.
Профессор был невысок, суховат, с внимательными очками на длинном носу. С тем спокойствием на лице, что сообщает об удачливости и независимости. Сейчас он играл шаляй-валяй – все же устал на конференции, да и неохота было сосредотачиваться.
Просидели за преферансом до утра. Расплату решили отложить на вечер. И занялись приготовлениями к отдыху.
Владимир Владимирович отправился в туалет. Шел по коридору с упорством канатоходца. Помахивал полотенцем. Напевал себе под нос:
«Гуси-гуси, га-га-га, есть хотите? О да! Действительно. Если послушать со стороны, гогочем, как гусаки над лебедицей. Однако дивно хороша. Этот ивовый голос длиннолистый… Что-то мне все время напоминает… А Ник, кажется, спекся. Ведет себя, словно подросток. В маске Морского Волка. Поди, и в моря подался с какой-нибудь невезухи… А этот шулер – фрукт! Я бы не удивился. Ну и шут с ним. Пожалуй, я все-таки пьян. Гуси-гуси…»
