Пододвинув к кровати табурет, кардинал сел у изголовья старого друга, который, охваченный лихорадочной спешкой, расспрашивал о всех театрах военных действий бесконечно долгой войны, что получит в истории название Тридцатилетней: с 1618 года корона Франции противостояла мощной коалиции Габсбургов, как испанских, так и австрийских.
Всегда тягостно видеть, сколь губительно влияют старость и болезни на великий ум, и очень скоро кардинал больше не мог этого выносить. Он ушел, сказав, что должен узнать, пришли ли новые депеши, и увлек с собой врача-монаха, лечившего отца Жозефа.
– Сколько он еще протянет? – спросил Ришелье, когда их уже не мог услышать больной.
– Трудно сказать, ваше преосвященство, ибо мы имеем дело с крепким, жаждущим жить организмом, но разум, как вы сами могли убедиться, начинает погружаться во тьму старческого бессилия. Ну, скажем, месяц! Может быть, два.
– Выздоровление исключено?
– Не только выздоровление, но даже улучшение… Если Господь не совершит чуда…
– Вы не верите в чудеса, как, впрочем, и я!
Несмотря на то, что Ришелье относился подозрительно к познаниям светских врачей, он полностью доверял этому капуцину, который до принятия пострига изучал медицину как у арабов, так и у евреев. Капуцин редко ошибался. Значит, отец Жозеф не доживет до нового года…
Молча вернувшись к себе в кабинет, Ришелье долго размышлял, откинувшись на спинку кресла и закрыв глаза. Он легко предвидел все, что произойдет на другой день после его смерти, если он предусмотрительно не подготовит преемника. Так как он не знал, сколько времени ему осталось жить, Ришелье было необходимо выбрать человека, обладающего живым и глубоким умом.
Кардинал уже довольно давно знал, кто лучше других отвечает этому требованию, однако еще не был готов принять окончательное решение, ибо интересующий его человек представлял собой полную противоположность отцу Жозефу: это был человек светский, обольстительный, церковник поневоле – он так никогда и не был посвящен в сан священника; Ришелье наблюдал его, когда тот в качестве папского легата принимал участие в процессе Казаля, и до сих пор вспоминал о радости, какую почувствовал, увидев этого столь же улыбчивого, сколь серьезен был сам кардинал, молодого монсеньора, беседы с которым доставляли истинное наслаждение. Кроме того, узнав, что этот молодой человек так любит Францию, что желает стать ее подданным, кардинал решил: настало время призвать его.
Поэтому Ришелье, даже не вызвав секретаря, собственноручно написал Папе, обратившись к нему с просьбой как можно скорее прислать монсеньора Джулио Мазарини, которого наконец решил сделать своим преемником.
Письмо было искренним и откровенным. Ришелье понимал, что в политике бывает так, когда голая правда имеет больше значения, чем самые ловкие дипломатические ходы. Папа Урбан VIII, вероятно, с удовлетворением воспримет мысль о том, что власть во Франции возьмет в свои руки один из его ставленников. Это явилось бы значительным преимуществом для папского престола…
Ришелье же был уверен, что под его неусыпным вниманием Мазарини станет французом и будет защищать его дело, как собака кость…
Через час курьер во весь опор гнал коня в Рим. Жребий был брошен.
Спустя несколько недель Серый кардинал скончался с улыбкой на губах. Чтобы успокоить страхи, омрачавшие агонию отца Жозефа, Красный кардинал, проявляя все признаки живейшей радости, пришел ему сообщить, что Брейзах пал. В действительности Брейзах сдался через несколько дней, но отец Жозеф дю Трамбле умер счастливым…
