Король русалочьего моря - страница 40

– Я же не зверь, сеньора! – а потом, словно застыдившись, и даже чуть сощурившись, он добавил: – И потом, пострадали же просто люди, а не…

Она дожидалась этих слов с почти болезненным удовольствием. Ладони уже начали теплеть, а на языке вертелись слова Приказа, и она даже в душе подгоняла его – давай-давай, скажи про мой проклятый род!

– Исабель? – раздалось из коридора. – Ты спишь?

При звуках этого голоса Ксандер умолк, и по его упрямому лицу она поняла: больше он ничего не скажет. Развернувшись на каблуке, она прошествовала мимо него к двери и вышла – туда, где в их комнату заглядывала Одиллия.

– А, вот ты где.

Бледное лицо венецианки почти светилось в темноте. Исабель шагнула ей навстречу, на мгновение подумав, что вот сейчас бы и представить ей Ксандера – но тут же забыла об этом: глаза Одиллии смотрели прямо перед ней, и будто вовсе не видели ничего. Что бы ни ужаснуло так венецианку, сейчас было не до куртуазности, да и вряд ли она будет благодарна, если Ксандер увидит её такой. Иберийка схватила новую подругу за худую жилистую руку и затащила в их собственную спальню.

– Что случилось?

Одиллия досадливо дёрнула уголком губ.

– А что от тебя было нужно ректору?

Одиллия ответила не сразу – сначала нащупала стул, села, завернулась в шаль, нервно завязала её в узел на груди и раздраженно тут же дёрнула. Ещё помялась, должно быть, подбирая слова, и наконец подняла глаза – не на Исабель, а куда-то на окно.

– Мой брат пропал.

– Доброе утро, господа студенты.

Ректор стоял прямо как палка, опираясь на свою жужжащую трость и немного покачиваясь на носках. Те, кого он так титуловал, тоже послушно вытянулись и вперились в него взглядом. Одили, которой выпрямляться было не надо (воспоминание о приложении трости учительницы танцев к вздумавшим сутулиться лопаткам было всегда ярким), воспользовалась возможностью и украдкой их оглядела. Некоторые – вот, например, высоченный Франц и казавшийся особенно щуплым рядом с ним Клаус – пялились на ректора с восторженностью верноподданных, слушающих коронационную речь, и это сходство при полном физическом контрасте её порядком рассмешило. Кто-то – лисообразный Хуан и полненькая суетливая гельвецианка Марта – уже и бумагу приготовили и теперь держали перья наготове, причём у Марты на кончике пера успела набухнуть капелька чернил. Белла сидела прямая и серьёзная, словно перед причастием, а вот Алехандра явно еле сдерживала желание ещё что-то шепнуть своей Катлине.

– Сейчас мы поговорим о самых азах, – прервал наблюдения Одили ректор, – о базовом и простом, и одновременно – самом важном. Но начнем мы так: скажите мне, господа студенты, что делает наш народ, если так его назвать, особенным?

– Don, господин ректор, ой, то есть, простите, Дар! – тут же звонко отозвалась Алехандра, но ей уже вторили на самых разных языках, наперебой.

Одиль присоединяться к хору не стала – наверняка тут был подвох.

– Не знаю, как вы там зовете себя, – врезался в эту какофонию чуть скрипучий голос Леонор, – но меня у нас в деревне звали ведьмой. И ваш Дар бы прозвали колдунством или ещё чем похуже.

Одиль бросила на неё взгляд, благо сидела недалеко. Иберийская вилланка сидела нарочито развалясь и сощурившись, и смотрела на ректора с вызовом. А вот он вдруг улыбнулся и поднял руку, призывая к тишине.

– А вы что думаете, госпожа Гарсиа? – спросил он в эту тишину.