Любовь это… как сильный мороз для бездомного.
Ненужные воспоминания против воли ожили, принялись хозяйничать в памяти…
… Родители спали и видели, что их дочь получит зарубежное образование. Пришлось подчиниться.
Впереди у Талли замаячила разлука с Иосифом.
На память (на вечную память) о себе она проделала все, что проделывает влюбленная нимфетка: соблазнила Иосифа.
Далее последовали клятвы верности, надрывное прощание, самолет и четыре года учебы в университете Тель-Авива.
Ах, какие нежные письма он писал, сколько обещаний в них было! Обещаний вечной любви и неземного счастья. До сих пор рука не поднимается их выбросить.
Возвращаться после университета оказалось некуда.
Родители к этому моменту развелись. Сначала мать, а за ней и отец завели свои семьи, и две половинки души Талли оказались сиротами. По наивности Талли полагала, что Иосиф позовет к себе, но он не позвал.
В разгар лета Талли пробил озноб, когда она увидела Осю с невзрачной носатой девочкой. Парочка обнималась под старым тополем, не обращая внимания на спешащих мимо людей. Слабея, Талли жадными глазами вбирала не ей предназначенную нежность.
Ноги подгибались. Она перестала соображать и видеть тоже перестала: слезы ее ослепили или кольцо с гравировкой на пальце у Оси – ее подарок…
В душе треснуло что-то и с гулом обрушилось. И этот гул обрушения застрял в ушах. «Это трещина, – врала себе Талли, – это не пропасть». Вранье не спасало – пропасть расползалась, и она оказалась на краю.
Не известно, чем бы кончила Талли, если б не бабушка.
…Включив фен, Талли направила теплую струю воздуха на голову – радикальное средство от воспоминаний – и посмотрела на себя отстраненным взглядом.
Даже мокрые, волосы были нежного, светло-рыжего, как осенний лист, цвета.
Какая она все-таки хорошенькая. Хорошенькая и несчастная.
Двое преемников Иосифа не нашли отклик в душе. Пожарище оставалось пожарищем, здесь бессилен даже Лешкин друг, сказала себе Талли, каким бы зажигательным он ни был. К тому же эти творческие личности, эти искатели приключений так непредсказуемы, что лучше держаться от них подальше. Она так устала от боли, своей и чужой.
– Так я позвоню Алеше? – Фаина Абрамовна всегда была с внучкой терпелива.
Соглашаться Талли не торопилась – пусть ценят. Она отключила фен, устроила его в предназначенный специально для этого держатель и только тогда ответила:
– Ну… не знаю. Если хочешь. – Сердце отчего-то зачастило, Талли почувствовала, что краснеет и разозлилась: вот что делает одиночество. Она уже готова закрутить с каким-то юнцом, который сам не знает, чего хочет от жизни…
И вообще, это не гуманно – цепляться за первого встречного, чтобы не чувствовать себя мертвой.
Пока Талли препиралась сама с собой, на пороге ванной образовалась Фаина Абрамовна с трубкой в руке:
– Это Макс, – одними губами проартикулировала она.
В самый последний момент Талли почувствовала дыхание судьбы и струсила:
– Ба, – зашептала она, – зачем этот цирк-шапито? Может, он…
Трубка оказалась у нее в руках, и все сомнения пришлось отложить.
– Алло-о? – протянула Талли хорошо поставленным голосом. Таким голосом она разговаривала на телевидении и с родителями – тоном «мисс-само-совершенство».
От трубки исходило замешательство.
Через минуту Талли пришла к твердому убеждению, что Лешкиному другу таки требуется консультация специалиста.
Тот впадал в ступор на ровном месте – еле выдоил «Привет» и, кажется, забыл, что в таких случаях говорят. Еще один чокнутый на ее голову. Впрочем, каким еще может быть друг у ее чокнутого братца?
