Признаюсь, Лё: я в тебе сомневался. Ревновал ко всему: к краскам, к губной гармошке… К самой себе. И еще: я знал, Лё, я был уверен: ты принадлежишь мне, только когда спишь. Рядом.
Или, когда ты, Лё, спишь, ты принадлежишь мне меньше всего?..
Как-то я долго изучал твое тело – с зажженной свечой в руке: каждый кусочек. Каждый миллиметр твоей не слишком гладкой кожи. Каждый волосок. Каждую родинку. Шрамик. Удивительно: ты не была красавицей – да и что такое красавица? – однако твой маскирующийся мясом и кожей скелетик казался до того гармоничным, что я, Лё, на самом деле – ты слышишь? слышишь? дай знать! – сходил с ума: да я же всегда восхищался тобой, фигурная моя де, милая моя Лё!
А ночами ты одно время чудесничала: твои приступы мазохизма (назовем так) меня скорее угнетали, чем возбуждали, но как я мог отказать?.. К счастью, продолжались эти эксперименты недолго: как и многое другое, наскучили тебе и они.
А какой беззащитной ты, Лё Взъерошенные Волосы, казалась, когда засыпала, положив ногу мне на бок! Только в эти минуты я знал: ты принадлежишь мне, мне, мне, ну, а завтра… Завтра снова будешь всматриваться в свои нарисованные зеркала из глины.
Иногда к тебе приходили: нечасто – ты не очень-то любила гостей. Как и людей вообще. И даже с теми, кого величают artists (см. ежедневник), общалась без особого интереса. Впрочем, я мог ошибаться. Впрочем, все чаще мне казалось, будто чувство любви для тебя недоступно. Но можно ли винить за это мою Лё?
Помню, как-то ты выбежала из мастерской, а потом кинулась ко мне, стянула рубашку, а я-то, дурак, не сразу догнал, что ты просто хочешь меня трахнуть! Таким вот «глаголом» решила прожечь сердце… Заявила: «Сегодня работа возбуждает…» – и полезла в штаны, как последняя шлюха… И ты ведь затрахала меня, детка!
…потом я сказал и ты сказала и снова в мастерскую через час выбежала ошалевшая с кошачьими и потом ты сказала и я сказал[16]…
Но обычно ты, Лё, держала дистанцию. То ли думала, будто я не достоин быть впущенным в твой внутренний мир, то ли вообще ни о чем не думала, и было тебе в кайф – не в пример мне – одной… А я каждый божий день все больше терял голову. И если б ты только узнала, что я схожу по тебе с ума, то моментально вычеркнула бы меня из условной графы «Планы» условного ежедневника: вирус душевной фригидности – такое бывает?.. Я никогда не говорил: «Знаешь, я люблю тебя, Лёра», – и непонимание твое, зачем я с тобой все это время, зачем я терплю твои выходки, – именно это-то, наверное, и подстегивало твой интерес… Странно, я еще интересовал тебя… пусть не каждый день… пусть… я смирился… Смирился… да. А что оставалось? Странно слышать, что мужчины не умеют любить.
Со стороны может показаться, будто мы только и делали, что играли в кошки-мышки, но, в сущности, у нас были неплохие отношения, не лишенные определенной – дозы? порции? – тепла.
Холостые обороты моей оболочки. Страшно устал. Допишу завтра. Съесть, что ли, кекс…
Я знал Соньшу задолго до тебя, Лё, это была чу́дная девка с длинными каштановыми волосами, стоящей грудью и долгими ногами. Она сразу же просекла, что к чему: мы проговорили о тебе весь вечер – человеку, видишь ли, иногда нужно выговориться… И – вообрази! – Соньша давала полезные советы… Как вести себя с такими, как ты, Лё… А потом закидывала долгие свои ноги мне на плечи, но… я думал о тебе, Лё: мне действительно мерещились твои глаза… романтично, не правда ли? Несколько раз, Лё, я назвал Соньшу твоим именем, она не обиделась. Признаться, я был рад, что побывал у нее. «Какое же это сладкое чувство – изменять!» – думал я, закрывая за собой дверь.
