Лис в ответ только двинул бровями: что-то вроде того, но какая к даймонам разница? Болва с трудом скрывал волнение, а Лис оставался спокоен: за эти годы после смерти Свенельда, их первого общего вождя, он всякого повидал и то былое, которое волновало Болву, для него было какой-то позапрошлой жизнью. У Болвы уже виднелись морщины на лбу и возле глаз, а Лис, его ровесник, ничуть не изменился и по-прежнему напоминал смирного, скромного отрока лет двадцати, внешности самой неприметной. Привлекал внимание только сильный многолетний загар, делавший светлые волосы, брови и маленькую бородку еще светлее. Выдавал его взгляд: спокойный и отливающий сталью. Лис умел улыбаться, шутить, держался порой оживленно и приветливо, но безжалостная сталь в глазах всегда сквозила за внешней веселостью. Болва помнил: в тот далекий день именно Лис сказал: «Надо его убрать». С этого и начались все неприятности Свенельдовой дружины, приведшие к гибели и вождя, и дружины, и всей земли Деревской.
Болва и Лис сидели на широком спальном помосте в Ратных домах. Когда не требовалось собирать войско, в это урочище на берегу Днепра, близ огородов и выпасов, отправляли всяких приезжих, кому надо было дождаться или санного пути, или новой воды, или попутного обоза на юг или север. Сейчас здесь жила Лисова ватага: полтора десятка свеев да пара-тройка датчан. Послужив цесарю, теперь они направлялись домой, в Северные Страны. При Романе-младшем, как они сказали, дела пришли в беспорядок, а при августе Феофано они и вовсе не ждали добра. Все сходились на том, что теперь Греческим царством станет править череда ее любовников и будет сплошная троллева свадьба, а не жизнь.
По-славянски в ватаге говорил только Лис, но Болва мог объясниться на русском, который варяги понимали. Явившись сюда с бочонком пива, Болва встретил самый радостный прием. Наливая один ковш за другим, варяги наперебой вспоминали разные случаи своей службы и сыпали дружинными байками. Болва делал вид, будто слушает, а сам наблюдал за Лисом, пытаясь понять: остался ли тот человеком, который может им пригодиться? Наконец он предложил отсесть от шумной ватаги в сторонку и пустился в воспоминания.
– Помнишь то лето? Хакона рыжего, как он к нам в Искоростень приехал?
– Помню, – так же спокойно отвечал Лис. – И как он теперь? Жив?
– Нет уже. Он таки женился тогда на Соколине. Умер… лет семь назад, в Смолянске, это отсюда на полпути к морю. А она сейчас здесь, кстати, второй раз овдовела недавно. Можешь посвататься, ты ж теперь богатый человек! – Болва шутливо подтолкнул Лиса плечом.
В то памятное лето Лис был равнодушен к единственной Свенельдовой дочери, и ее браку с рыжим Хаконом, младшим братом Ингвара, хотел помешать вовсе не из ревности, как иные.
– Да я знаю. Видел ее.
– Видел? – Болва подался к нему. – Когда? Где? Ну ты удал – только приехал, а уже подстрелил лебедь белую! Она и сейчас, с выводком на руках, у нас в Киеве из самых завидных невест!
Вот тут Лис наконец рассмеялся:
– Да ты что думаешь, она мне свидание, что ли, назначила? У Мистины в гриднице я ее видел. Только посмотрела на меня, да и все. Не сказать чтоб рада была.
– У Мистины в гриднице? – Болва чуть не подпрыгнул. – Ты там был? Когда?
– А вот как приехал. Мы же с хартионом[10] приехали, не просто так, итить-колотить. С Ингеровых времен и туда люди едут с хартионом – дескать, добром отпущены вам служить, – и обратно с хартионом: мол, послужили, добром отпущены назад. Иначе кто б нас в город пустил. Нынче строго. Ты что, не знал? Еще с пристани меня с этим хартионом к нему отправили, к Мистине. Он, я гляжу, большой человек здесь.
