– Пора, Невзоре. Надо воротиться домой до зари. Отвернись, я оденусь.
Невзор молча отворотился, ждал, пока девушка шуршала одеждой, затягивая многочисленные завязки. Она неожиданно сказала.
– Когда-то, два года назад, когда мы только поселились в этих краях, я поклялась самой себе, что сюда, опричь меня, войдёт только один человек – тот мужчина, которого я смогу полюбить.
Потом, уже утром, рассёдлывая коня у крыльца дедова дома, он вспоминал, что случилось в Сбеговой вёске и невольно улыбался во весь рот.
Мать встретила на крыльце – высоком, крытом тёсом, с резными подзорами и полотенцами. Дед любил рукодельничать и строить (странно было думать о нём в прошедшем времени – любил, рукодельничал, строил, говорил, рассказывал… с самого раннего детства Невзор привык, что дед – есть, и только нынче, после менского разорения стало так, что дед – был) и свой лесной дом, вроде и не особо казовитый, изукрасил так, что проезжие купцы, бывало, останавливались с отверстым ртом. А чего и не любить – в лесу времени много.
– Невзорушко!
Сын смущённо улыбнулся, обтирая сапоги перед тем, как ступить на дедово крыльцо.
– Здравствуй, мамо.
Топилась печь. Пахло пирогами – квашню Купава поставила с вечера, в честь Дожинок, а ягоды да яблоки вчера только собрала в лесу. Меж тем, припасов в Моховой Бороде было немного, а зимовать ныне приходилось здесь, в город не покажешься. Впрочем, были и рабочие руки – прибились к хозяйству старого Калины менские сбеги, которым он, перед тем, как шагнуть навстречь налетающей переяславской коннице, успел крикнуть, в какую сторону подаваться. От них и прознала Купава о том, как погиб отец. Впрочем, мёртвым его не видела ни она, никто из тех сбегов прибившихся, потому и не спешила хоронить отца даже и в мыслях Купава.
Были средь сбегов и мужики – Крапива и Взимок, оба враз потерявшие всё, что у них было, на том менском разорении. Сейчас они ждали, пока княгиня вызнает про полонённые семьи менчан, а при случае нет-нет да и заговаривали, чтобы остаться в Моховой Бороде навсегда, хоть и знали уже, что Менск ещё весной воротился обратно под Всеславлю власть. Так и прижились сбеги менские в Моховой Бороде – Забава с дочкой Лютой, спасённая отцом около Менска, да жена её стрыя Дубора, погибшего вместях с Калиной, – Дарёна, да Крапива и Взимок. И головой над ними – нежданно-негаданно ставшая хозяйкой отцова хутора Купава.
– Из Полоцк ли приехал? – словно невзначай спрашивала мать у Невзора.
– Из Полоцка, да, – неспешно отвечал Невзор, грызя кислое лесное яблоко и чуть морщась. – Воевода Брень посылал на Нарочь, в войский дом. Отец с воеводой что-то замышляют…
Догрыз яблоко, метко швырнул огрызок в помойное ведро, поднялся.
– Где коса у деда лежит, мамо? Двор зарос гораздо, обкосить надо.
Княгиня Бранемира Глебовна была в отчаянии. Хотя по её виду человек, который её плохо знал, ни за что бы не смог сказать ничего подобного.
Да даже и многие из тех, кто знал княгиню хорошо, не сказали бы. Вот и бояре не замечали ничего.
Внешне всё было хорошо. Княгиня была спокойна, держалась прямо и не единой слезинки не видели ни боярышни – сенные девушки, ни даже чернавки-холопки ни разу за истекший с пленения Всеслава Брячиславича месяц. Княгиня говорила с ними без небрежения, приветливо, но и с привычным княжьим отстоянием, ни в чём ни разу не нарушилась княжья порода, стать древнего рода словенских князей и волхвов. И только изредка, всего пару раз за прошедший месяц, прорывалась в голосе княгини горечь и сухость.
