– Да, мэм, – сказал Мэллори. – Хотя мне не нужен брехун, который стоит и получает деньги, пока я признаю свою вину, мэм.
– Судья спросит вас, почему вы убили этих людей.
– Ну а сегодня без судьи я об этом болтать не стану, – сказал он.
Его руки были сцеплены на коленях. Если не считать одинокую казенную резиновую сандалию с серийным номером на подошве, которую он носил на здоровой ноге, Мэллори все еще был одет в свои вещи. Те безбожно воняли, и даже в полумраке «Рвотной аллеи» Райерсон могла различить ржавые полосы засохшей крови на заскорузлых льняных брюках, утепленной нижней рубахе и истрепанных манжетах рукавов. Она не сомневалась, что при желании с бороды Мэллори и с его жирных волос можно взять достаточно образцов ДНК. Детектив слышала, что одна из больничных медсестер пыталась отмыть мужчину губкой, но тот взвыл, словно гончая, которая только что растерзала енота. Еще ей говорили, что его заплатанная одежда скрывала язвы на груди и бедрах.
– А как насчет того, чтобы объяснить это мне? – спросила Райерсон. – Кто они, ваши жертвы?
– Просто люди какие-то, – ответил Мэллори.
Слова прозвучали слишком поспешно и небрежно, хотя и не очень дерзко.
– Как вы с ними познакомились?
– Уже не важно, – сказал он. – Лишь бы они легли в освященную землю. Это меньшее, что можно для них теперь сделать.
– Хорошо, что вы хотите, чтобы они были погребены по христианскому обряду, – заметила она. – Но нам будет трудно их опознать.
– Не нужно их опознавать. Только освятить.
Она нахмурилась:
– Что это значит?
– Это значит, что их души не упокоятся, пока тела не похоронят должным образом. Я сделал все, что мог, но этого мало. Это не избавит их души от вечных мук. Это все время на меня давило.
– Поэтому вы признались?
Мэллори наклонился ближе к решетке камеры:
– Дьявол очень силен, мэм. Но я просто больше не мог этого делать.
– Мы нашли комнату под вашим домом. И вещи – куртки, рюкзаки, все остальное. Они принадлежали жертвам?
– Да, мэм.
– Прямо сейчас криминалисты изучают эти предметы. Мы сопоставим все данные и узнаем, кто эти люди – кем они были, – но для суда будет иметь огромное значение, если вы сами скажете.
– Нечего мне сказать, – ответил он. – Честно говоря, из головы вылетело, мэм.
– Как вы с ними познакомились? Откуда они взялись?
– Кто ж теперь вспомнит? – едва слышно прошептал он, поднял лицо и встретился с Джилл глазами – его взгляд оказался неожиданно мягким. – Не хочу расстраивать вас еще больше, мэм, но столько времени прошло, а память у меня уже не та.
– Вы закрасили окна, – сказала Райерсон, – зачем?
– Чтобы ничего не было видно, – объяснил он.
– А кто мог заглянуть? Полицейские?
Мэллори пренебрежительно махнул рукой, хотя даже этот жест выглядел каким-то деликатным и робким. Тем не менее она поняла, что этого человека никогда не волновала полиция.
– Символы на стенах, – продолжала она, – это вы их нарисовали?
– Да, мэм.
– Кровью?
– Да, мэм.
– Кровью жертв?
– Нет, мэм. Своей.
– Что они означают?
– Ничего они не означают, – в голосе Мэллори впервые прозвучали нотки раздражения. – Они там, чтобы освятить. Разве никто из вас не заметил? – мужчина подался вперед, деревянная скамейка заскрипела под ним. – Вы здесь всю жизнь живете, мэм?
– Я из Кетчикана.
– А, – Мэллори откинулся назад. – Великая Вонь.
– Верно, – сказала Райерсон.
Так название города переводилось с языка индейцев-цимшиан. А все из-за дикого лосося, дохлыми тушками которого переполнялись реки во время нереста.
