Молодой красавец Янко, любимец женщин, встретил свою будущую суженую в увеселительной поездке по герцогству Пруссия. Брунхильда принадлежала к дворянскому роду, относящемуся по происхождению к Schwertadel (дворянство меча). Семья уже тогда холодной и неприступной девушки была хоть и относительно родовитой, но бедной из-за неубиваемой страсти её отца к азартным играм. На родине Янко поклонницы осаживали, атаковали и наседали: такие, не такие, совсем не такие, очень древнего рода, боярские дочери второго и третьего ранга, но юный кнез, не планировавший жениться в ближайшее время, внезапно выбрал себе невесту на чужой земле, привёз её к себе и сразу же сыграл свадьбу. Это было словно наваждение для Янко: увидел Брунхильду пару раз на прогулке по парку, пригласил погулять, поговорили о том о сём, захотелось пить, глотнул водицы из её бутылька венецианского стекла, и влюбился без памяти.
Дома, конечно, многие удивились, когда видный влах, который вот-вот вступит в должность спэтара господаря, красавец, наследник древнего богатого рода, внезапно привёз жену-чужеземку, отринув все предложения лучших благородных пассий.
Янко, даже трезвый, на словах восхвалял Брунхильду, а уж выпив, поднимал её до небес, называл самой любимой и ненаглядной. Супруга его отвечала, что «Да, дорогой, я тебя тоже люблю», и звучало это так, будто она зачитывала панихиду в добровольно-принудительном порядке. Её извечный хлад в душе и на лице не растапливался даже в присутствии любимого, как она утверждала, мужа. Чем старше становился Марко, тем более усиливалось его подозрение, что отец мог бы пробыть в родном замке и подольше, но поскорее возвращался на службу, не чувствуя искренней любви и тепла дома. Любви сына к матери этот факт, естественно, не добавлял.
Отец за пару недель успевал съездить на охоту, на рыбалку, осмотреть свои земли и деревни. Марко отправлялся с ним. Это были самые счастливые дни в его жизни! Он был с живым отцом, от которого чувствовалось тепло и искренняя забота. Янко успевал рассказать о будущем мальчика, пообещать приобщить его как можно раньше к военной службе. И Марко осмеливался мечтать, сидя в одном седле с татой. Когда Марко находился рядом с отцом и мечтал о своём взрослении, о жарких битвах, о жизни придворного должностного лица, его грёзы обретали плоть, они наливались цветом, дарили воодушевление и радость предвкушения. К такому будущему хотелось лететь на всех парах и приложить максимум усилий, чтобы оно наступило.
Потом тата уезжал в Бухарест к господарю, рядом оставалась только маменька Брунхильда, и те же самые мечты блёкли, чернели и серели, превращаясь в мутные неясные картинки. В этом будущем Марко мог стать придворным воеводой либо другим сановником, а мог и не стать, потому что кнез может оставаться и в своём поместье, лишь бы отдавал налог и отправлял по мере необходимости рекрутов в армию (чаще турецкую). После отъезда отца его мечты засыхали, оставляя безысходное однообразное настоящее, в котором не было просвета для счастливых грёз о грядущем. То ли мать заражала сына своим чёрно-серым мировоззрением, в котором нет места ярким эмоциям, где будущее, каким бы оно ни было, воспринималось одинаково отрешённо, то ли она просто, как вампир или дементор, высасывала радость из мыслей и чувств маленького Марко. Брунхильда не отбрасывала эмоции сына в отрицательный полюс, она их низводила к нулю, где всё серо, безжалостно, отрешённо, безупречно
