Одевшись и выйдя на крыльцо к карете, Платоша заметил человека, стоявшего на коленях возле заднего каретного колеса…
Как назло, ливрейные лакеи подзадержались в прихожей, чего-то там разбирали, а личного кучера на козлах кареты совсем не виднелось. И вообще на широком пространстве дворцового подъезда людей не виднелось. Платоша изумлённо оглянулся на парадный вход. По обычаю, в нишах по бокам парадного дворцового входа стояли гвардейцы из личного охранного полка императрицы. И вот тебе – не стояли именно сейчас гвардейцы с ружьями, с примкнутыми к ним штыками!
А человек тот, что притулился возле каретного колеса, вдруг поднялся с колен. Был он в короткой шубейке, в толстых стёганых штанах, в московской, ломаной в трети красной шапке. А в руке его сверкнул длинный и узкий нож.
– А-а-а! – протянул тонким шёпотом Платон Зубов. И повернулся было бежать от кареты на крыльцо.
– Не успеешь, сволочь, – отчётливо сказал сзади тот человек. Махнул рукой и отрезал правый карман на тёплом камзоле фаворита. – Я сейчас тебя совершенно зарежу. Прямо в сердце. Хошь?
– Кольца… вот, дам, перстни, денег… дам… – сипел Платон Зубов, пока к его левой половине груди тянулся нож. Нож дотянулся до груди и упёрся в орден Андрея Первозванного.
– На хер мне твои перстни? – хрипло отвечал человек, дыша на фаворита табаком и водкой. – Мне бы кровя твои увидеть. Правда ли, что оне – голубые?
– К-к-красные…
– Вот то-то и оно! – веско сказал человек. – Красные! А ведёшь себя как последняя профура. Тебя честью просят хорошие люди…
Тут из-за позадков огромной кареты невозмутимо вышагнул личный камердинер фаворита, махнул короткой палкой в правой руке. Шипастый шар на конце палки, привязанный к короткой цепи, попал точно посередине головы страшного человека. Голова отчётливо треснула. А из дворца уже бежали лакеи, четверо гвардейцев тоже появились и тут же подняли покушенца на штыки.
Кучер уже сидел на облучке и тпрукал шестёрку лошадей…
Сон, что ли?
Нет, не сон. Ливрейные лакеи, огромные здоровяки, уже встали на запятки кареты. Камердинер осторожно потянул за локоть Платона Зубова, втолкнул его в чистое, белое нутро кареты. И сам туда запрыгнул. Захлопнул дверь, дёрнул шнурок. Над кучером тренькнул колоколец, и шестёрка белых донских скакунов взяла сразу в намёт, проскочила ворота и пошла мчать на невскую перспективу, к Зимнему дворцу.
– Вот оно как по жизни бывает, ваше сиятельство, – сказал фавориту его личный камердинер. – Век живи – век учись!
Правой рукой мелко-мелко дрожащий фаворит принял от личного камердинера огромный изумруд и так ехал с изумрудом в руке до поворота во внутренний двор императрицыного дворца.
На повороте камердинер ловко вывалился в подходящий сугроб. К нему тотчас подкатили лёгкие санки ямского лихача. Подкатили и исчезли с глаз фаворита…
* * *
Теперь вот он исходил испариной под тонкой простынёй в спальне императрицы и со страхом ждал, когда Катька взойдёт на постель и скажет:
– Ну, давай, только не быстро!
* * *
– Der Teufel soll das buseriren![4] – выругалась императрица, читая очередную спешную и тайную депешу из-за рубежа. Депеша числилась посланной из Голландии, но писал её на французских землях, в королевском дворце Фонтенбло, немецкий герцог из юнкерского рода Кейзерлинг, подвизавшийся секретарём в посольстве Пруссии при дворе Людовика Шестнадцатого. У императрицы Российской он числился в шпионах.
