Сама Люся ни свет ни заря уже на ногах.
Сначала утренняя дойка. Пес Туман, полагая, что его нарочно изводят, нетерпеливо поскуливает в ожидании хозяйки, которая, как всегда, по пути из сарая в летнюю кухню, будто кошке, плеснет ему выстраданную порцию молока. И мне оставит на столе банку, когда проснусь. Хорошо, что она козу не держит, как Хаят. Козье молоко пахнет мокрыми варежками. Самый отвратительный запах – ну, после тухлого мяса, конечно. Да, и мази Вишневского, на которую Хаят просто молится.
Потом Люся гоняет коров в табун. Это слышно по ее окрикам на бестолковую скотину и тяжелому топоту копыт под окном. Когда все стихает, снова погружаюсь в по-прежнему густую и теплую дрему. Но ненадолго. Беська вычесывает блох, а табурет под ним шатается, громко постукивая неровной ножкой об пол. И его вернувшейся хозяйке все неймется. Раз уж появилась молодая помощница, надо срочно затеять генеральную стирку. Для этого шустрая старуха завела порядок выставлять из бани во двор шумную стиральную машинку.
Воду таскали из низенького колодца, тут же занимая все конфорки. Мигом запотевало единственное окошко летней кухни. На скамьях в широких жестяных тазах, ни от чего не отвлекаясь, я полоскала одеяла, покрывала, шторы и с трудом вешала чуть поодаль. К полудню ветер, из-за которого дядя Гера, затопив баню, клял все на свете, разгулялся было, но в завешанном бельем дворе почувствовал себя тесно, с трудом приподнимая края отяжелевших от воды одеял, покрывал, штор… В огороде меж теплиц и грядок разложили собранные со всего дома пестрые подушки, матрасы. Мимо них пройти теперь невозможно, чтоб издалека не подумать о больших лакомых ягодах.
Люся в отличие от «злого полицейского» Хаят не имела привычки стоять над душой, покрикивать, советовать под руку. Будто и вовсе не замечала моих трудов. Хаят шлепками да тычками сразу приучила меня к чистоте и порядку. Вышколила до предела. Как в армии. Я разве что зубной щеткой туалеты не вычищала. Из Хаят вышел бы отличный старшина.
Но моя привычка с самого детства к определенным хозяйским мелочам все же задевала Люсю. И она так, между делом, добавляла, что в приличных домах, в отличие от этой Хаятки, так-то и так-то давно не делают. А в каких-то вещах наблюдалось их удивительное совпадение, и от этого делалось не по себе. Дежавю. К примеру, после продолжительной ряби по телевизору Люся также многозначительно произносила «станция». И полы в бане протирала распаренным в горячей воде лопухом. А после самой бани и травяного чая, умаявшись, укутавшись в полотенце и пуховые шали, долго вздыхала и довольно кряхтела, обильно смазывая раскрасневшиеся лицо и шею жирным детским кремом. Может, потому и выглядела неплохо для своих старушечьих лет.
Возвращение дяди Геры по какой-то сухости Люсиной души (она не только на ухо тугая) не было омрачено громкими семейными выяснениями. Дядя Гера и сам старался ей лишний раз не показываться на глаза. Сидел в своем балагане, откуда никогда без необходимости не вылезал. Разве что иногда просил у матери мелочь на опохмел. Там он обычно спал на раскладушке, смолил одну за другой вонючую «Приму», «починял примус», слушал про «лапы у елей», читал книжки с шатающейся этажерки. А мать в это время за стенкой кляла его и гремела посудой.
Люся, обычно за прялкой, нет-нет да и выдавала очередь язвительных предположений о Гериных похождениях. Затем принималась за «тех, кто, с вечера не выключив шланг в саду, бездумно глядел с утра на
