И вдруг осекся на полуслове, втянул голову в плечи и быстренько нырнул в толпу. Говор и шум разом оборвались. Андрей глянул туда, куда смотрели все, и озноб свел кожу на темени…
Ленька-Ангел остановился между толпами, с блаженной улыбкой поглядел на одних, на других, воздел палец кверху и уже глаза закатил, словно петух, прежде чем кукарекнуть, но тут увидел впереди мальчика, который гонялся по стерне за бабочкой. Ленька, высоко подпрыгивая и опахивая тулупом травы, вдруг устремился к нему, и мальчик опомниться не успел, как тот крепко схватил его за руку.
– Пошли со мной! – потянул в сторону. – Ой, что-то покажу! Анделы там.
Баба, что крестилась, закричала, запричитала, у свободненских возник переполох, а мальчик громко заплакал и пошел за Ангелом. Кузнец Рыжов, страшный и решительный, вывернулся из толпы и побежал к Леньке:
– Куд-да?! Куда ты его, ирод?!
– Дак на небушко! – сказал Ленька. – Покажу да отпущу!
Рыжов вырвал у него ребенка и, гневно оглядываясь, ушел к своим. А Ленька подхватил полы тулупа и побежал вдоль «штанины» – только пятки засверкали.
А там, где он пропал из виду, вдруг показались два всадника. Андрей узнал отца и Прошку. Сразу стало легче, и вмиг забылся неведомо откуда взявшийся Ленька-Ангел. Березинские, довольные, загудели; свободненские насторожились.
Отец спрыгнул с лошади, сорвал с головы картуз.
– Мужики! Добром разойдемся! Хватит с нас и одного оврага!
– Что случилось? – откликнулся Анисим Рыжов. – А то, что прозрели мы! Разули глаза, теперь не проведешь. Все луга к рукам прибрал!
– Побойтесь бога, мужики. Что ж вам – косить негде?
– Нам здесь больше ндравится!
– А вам понравится, если я ваши луга косить пойду? – нашелся отец. – Грех чужое брать.
– Чужое? – уцепился Рыжов. – Мужики на тебя спины гнут, а ты наживаешься! И уж будто твое! Тебе не грех ихний труд себе брать?
– Какое ваше дело? – загудели березинские. – Он нам платит! И коней дает, и косилки. Мы сообща живем, а вас завидки берут!
– Было б чему завидовать! – заорали свободненские. – Вы есть рабы угнетения!
– А вы рабы свободные!
– А вы…
Отец пришел в себя после скачки, стал говорить спокойнее, но его уже не слушали. Перепалка разгоралась с новой силой. Прошка Грех гарцевал на своем коне между двух плотных стен, словно генерал на параде. На него не обращали внимания.
Андрей вышел из толпы и, оглядываясь, направился к краю болота. Кедр заслоняли березы, были видны только сомкнутые вершины отростков.
– Эй, женишок! – вдруг окликнул его Митя Мамухин и поманил пальцем, хитро щурясь. – Иди-ка сюды… Иди, иди, спросить хочу…
Холодок стыда окатил Андрея с головы до ног. Значит, Альбинка проболталась, и теперь все знают… А может, Митя Мамухин сам выследил их?
Андрей сделал к нему несколько шажков, но внезапно развернулся и побежал вдоль болота. Вслед полетел смех, от которого хотелось спрятаться, стать маленьким, незаметным. Он опомнился, когда был в конце «штанины». И вдруг решил: если обещал, значит, возьму Альбинку! И пускай смеются, пускай говорят что вздумается!
Он хотел немедленно вернуться, но прямо перед собой, за тальниками, увидел тот самый кедр и сразу подумал, что сегодня же он приведет сюда Альбинку и покажет постель под куполом. Ей обязательно понравится, а залезть она сможет, вон какая длинноногая и ловкая, хотя на целый год младше Андрея.
У подножья ствола лежала толстая, мягкая перина пережелтевшей хвои, прошлогодняя труха от шишек, распущенных бурундуками; под огромной кроной было тихо, покойно, словно в пустой церкви. Андрей дотянулся до нижнего сучка и отдернул руки: там, наверху, кто-то был! Веревки между отростков раскачивались, и попона провисла так, как если бы на ней лежал человек…
