– Я не знаю, где заложники! – Бартов перестал сопротивляться, дышал часто.
– Что вы сделали с ними? – кричал Андрей и слышал только свой голос. – Где моя сестра? Я Березин!
– Спроси, спроси! – поддержал кто-то из темноты. – Большевики применили систему заложников! Бесчеловечный прием!
– Замолчи, иуда! – оборвал Бартов. – От хорошей жизни применили! Республика на грани смерти!..
Андрей уже не мог кричать и лишь теребил влажную от пота рубаху Бартова. Кто-то схватил его поперек туловища, оторвал от Бартова, но Андрей наугад ударил в чье-то лицо и вновь потянулся к смутно белеющей потной рубахе. На пути возник долговязый боец, и в следующее мгновение Андрей упал навзничь, схватившись за лицо. Перед глазами поплыли красные сполохи, повязка быстро и густо напиталась кровью, острая боль пронзила голову и на какой-то миг сделала Андрея недвижимым.
А в вагоне уже началась драка. В темноте невозможно было понять, кто за кого; люди давились в тесноте; слышались гул, тяжелое дыхание и хрип, треск разрываемой одежды. Андрей встал на четвереньки, но тут же был сбит. Кто-то грузный навалился сверху, придавил к полу так, что чуть не остановилось сердце. Хватая ртом смешанный с кровью воздух, Андрей свалил с себя упавшего и, цепляясь за чью-то гимнастерку, поднялся на ноги. Вагон содрогался от движений десятков людей, в темноте призрачно мелькали лица, сжатые кулаки; густой ор заполнил тесное пространство.
Кто-то громко плакал навзрыд и ничуть не стеснялся слез.
Неожиданно для себя Андрей осознал, что потерял ориентировку и не знает, куда идти, в какой стороне остались Ковшов и Шиловский. Он двинулся, как показалось, вдоль вагона, но тут же наткнулся на стенку. Кто-то ударил его по ноге, кому-то он сам наступил на руку. Где-то должна быть дверь… Андрей пробирался, щупая стенку, его бросало по сторонам, кружилась голова, и от боли терялся слух. Двери не было, хотя чудилось, будто он обошел весь вагон по периметру. Тогда Андрей выбрал свободное место и опустился на пол. В противоположной стороне кто-то начал стучать ногами в стену – методично и сильно; вздрагивал пол, трясся вагон.
– Я от постучу! – окрикнул часовой. – Прекратить!
В ответ застучали мощнее, качнулся пол, затрещали доски.
– Русским языком сказано – не стучать! – вознегодовал охранник, а Андрея вдруг осенило: Ковшов стучит! Он поднялся и двинулся на стук…
В тот же миг ударил хлесткий в ночи выстрел. И щепа, выбитая пулей, оцарапала Андрею горло. Показалось, стреляли в него, но пуля прошла мимо, пробив обе стены навылет.
Ковшова это взбесило. Он застучал кулаками:
– Стреляй! Ну, стреляй, сука! Тут я! Вот он!
Андрей был уже рядом с Шиловским, безучастно лежащим у стены.
– Стреляй! – орал Ковшов. – Или я тебя завтра кончу!
На него зашикали, одернули, потянули на пол. Ковшов вывернулся, сел на корточки у двери, сказал со стоном:
– Погодите вот, погодите… Вырвусь – похлебаете кровушки.
В темноте картавый голос попытался образумить его:
– Товарищ, товарищ, врага надо брать хитростью. То, что делаете вы, бесполезно и только разозлит их, разгневает. У вас, товарищ, нет опыта подпольной работы. И в тюрьмах вам сидеть не доводилось, и на пересылках не бывали… А я из Нарымской ссылки дважды бежал, и поверьте, опыт есть.
– Из Нарымской самый ленивый только не бежал, – отозвался хмурый голос. – Кончай агитацию, спать охота…
Ночью Андрей услышал дыхание паровоза и дребезжащий гул рельсов. Паровоз подкрадывался к вагону тихо, по-воровски, и потом ударил буферами неожиданно. От сотрясения многие повскакивали, возникло замешательство, однако вагон уже был прицеплен и паровоз потащил его в темную, без единого огонька, степь.
