Нет, не лучше!
- Не поеду, - пролепетала Крапива.
- Не бойся, не обижу. Ещё сама… ластиться начнёшь.
- Это тебе дружина подневольная, а мне приказывать не моги!
Крапива вскочила, и вовремя, ибо княжичу достало глупости выпростать вперёд руку – схватить поверх рукава. Он со стоном поднялся на локте.
- Ты, видно, решила, что я спрашиваю. Не играй со мной, ведьма. Если прикажу, односельчане тебя в короб сунут и мне с поклоном поднесут.
И поднесут ведь! Матка Свея поругается, поломает старенький деревянный забор со злости, да и смирится. Сами ведь пригласили княжича в Тяпенки, сами молили о защите…
- Ты нам не господин, чтоб приказывать!
Раны были свежи, не пустили молодца в погоню, и он завалился навзничь. Крапива же выскочила вон.
Старый Несмеяныч, дежуривший у входа, тут же метнулся внутрь: мало ли, что ведьма натворила над его воспитанником?
После жаркого тяжёлого воздуха избы летний зной снаружи показался едва ли не благословением. Крапива прислонилась спиною к стене и, не в силах боле держаться, сползла на землю. Так её и застала Матка, спешащая к гостям с примочками из кислого ледяного молока.
- Грозился? – коротко спросила она.
Крапива кивнула. Грозился, что уж. Вот только не выпороть и не казнить, а куда как хуже…
- Домой иди да со двора не показывайся, покуда не уедут. Кликну, если хуже станет.
Крапива и рада бы домой, да ноги со страху держать перестали. Она попыталась встать, но не сумела. И ведь не подаст никто руки, не доведёт до родной избы… Цепляясь неверными пальцами за стену, она поднялась и поковыляла прочь.
***
Родная изба издревле служила защитой. Не пропустит злого человека крепкий сруб, истребит лихорадку жаркая печь, отгонят злых духов обереги в Светлом углу. Крапиве же, вот диво, всегда покойнее было не дома, под сенью святого дерева, а во дворе. Дерево-то в избе мёртвое, дыхание его едва учуять можно, а в огородике поют песнь травы. И песнь та одной травознайке слышна.
Вот и нынче девица не в женской половине пряталась, а сразу свернула к грядкам. Там плакали от жажды клубни редьки, там шипели побеги сорной травы. И для Крапивы эти речи звучали так же явно, как негромкий разговор отца с сыновьями, что сидели коло хлева.
Девица бережно корчевала корешки, а сама исподлобья следила за братьями. Деян учил сыновей точить серпы, направляя каждое движение мозолистой ладонью. Крупная загорелая длань ложилась поверх узких мальчишеских рук – чирк! – и скользит точило по железу. Лезвие золотилось в солнечных лучах, Мал с Удалом важно дули щёки. Крапива зло утёрла лицо рукавом. Её отец вот уж целую вечность не обнимал ласково, мать не чесала косы резным гребнем.
- Куда расселась, негодница?!
Дола подошла неслышно и нависла тучею.
- Грядки вот…
- Куда расселась, спрашиваю?! Срам прикрой, не ровен час, братья увидят! Стыдоба!
Крапива опустила голову. Понёва и впрямь задралась, обнажив колени, да только братья всё одно в эту сторону не глядели.
- Одёжу не запачкать…
- Ишь, одёжу она запачкать боится! А гульнёй прослыть? А мать опозорить?
- Да не видать же с улицы ничего!
- А отец? А младшие?!
Крапива стиснула зубы.
- А им и дела нет!
Сама Дола даже в нынешнюю жару рукава не засучивала, а волосы прятала под кику и плотный платок. Учила тому же и Крапиву, да та вечно норовила избавиться от убора. Правду молвить, с весны и до поздней осени никто в Тяпенках строгих нарядов и не носил: со степей дул сухой ветер, тучи застревали на северном горном хребте, и погода стояла такая, что в баню ходили охладиться.
