– Ах, будь я проклят… – удрученно пробормотал Сальватор, сворачивая в переулок со звучным названием Цаннаджатта.
Одинаковые домики на две семьи – белые, под красными черепичными крышами, в окружении цветочных клумб – стояли по одну сторону дороги, а по другую сторону тянулся сад, где уже совсем по-осеннему пламенели клены. «Скандинав» подрулил к дому Рафаэля, и с минуту мы сидели в машине, собираясь с духом.
– Ну, пойдем, – наконец сказал он, и мы вышли.
Жалюзи на окнах были опущены. У крыльца стояла кадка с аспарагусом – целое зеленое облако – и лежала игрушечная собачка с круглыми глазами. Кому-то попадет: Эльвира строго следит, чтобы дети собирали игрушки. «Нельзя бросать собачку одну, ей очень грустно», – буквально услышал я укоризненный голос. Собачка и впрямь глядела печально, лежа возле кадки на боку. Я подобрал ее, а Сальватор позвонил в дверь.
Дом отозвался нежной мелодией. Обычно вслед за тем раздавались крики и топот двойняшек, которые неслись узнать, кто пришел в гости. Однако сейчас было тихо. Сальватор снова позвонил. Нет ответа.
– Еще не вернулись с прогулки? – предположил я с сомнением.
Время к полудню, солнце жарит вовсю. В такую пору Эльвира детей не выгуливает.
Мы прошли вдоль дома и поднялись на соседнее крыльцо. Нам открыла донна Пилар.
– Кто пришел! – обрадовалась она. – Тео, голубчик, заходи. Проходите, – радушно пригласила она Сальватора. – Их с самого утра никого нет, – сообщила донна Пилар, предупреждая мой вопрос. – Всей семьей куда-то тронулись.
– Во сколько?
– Вот не скажу. Я в полвосьмого поднялась, а у них тишина, какой в жизни не бывало. На всякий случай сходила к ним, позвонила в дверь. Молчок! Ну, думаю, куда это Рафаэль повез свой выводок? Да еще мне ни словом не сказавшись, – закончила она с обидой.
Донна Пилар – немолодая, царственного вида сеньора, со сложной прической. На это сооружение идут гребни, заколки, искусственные цветы и еще Бог весть что, разноцветное и блестящее. Сильвия, восьмилетняя дочка Рафаэля, однажды призналась мне по секрету, что ей тоже хочется носить на голове такое богатство, но мама не разрешает, говорит «безвкусно», а почему безвкусно, если так красиво, и у самой Сильвии есть только гребешок «под черепаху», и в нем было три жемчужины, но одна выпала и потерялась. Назавтра я привез ей набор дорогих итальянских заколок. Сильвия визжала от восторга; Рафаэль огорчился, что сам не сообразил порадовать свою любимицу, а Эльвира сказала, что незачем баловать детей и что единственный ребенок, которого стоит баловать за его заслуги, – это Тео Вальдес. Несколько задетый, я возразил, что уже давно в состоянии побаловать себя сам, а присутствующая тут же донна Пилар безо всякого стеснения заявила Эльвире:
– Ты бы присматривала за этим ушлым «ребеночком». Он выждет десять лет и женится на твоей дочке.
Рафаэль усмехнулся, у Эльвиры изумленно округлились глаза. Потом она с шутливым отчаянием махнула рукой:
– Ладно, пусть. Тео, отдаю самое дорогое! Но через десять лет.
Ложь: самое дорогое у нее – шумные двойняшки, а мне этого добра не надо. Сильвия приняла болтовню всерьез, струхнула и бросилась за поддержкой к Рафаэлю:
