Жить бытийным ли, событийным ли —
все равно, что блуждать впотьмах,
суть познания – в созерцании,
хоть и это тоже не ах!
Осень сыпет и сыпет походя
то листвою, а то снежком,
чаша отчая выпита, но хотя
не сладка – а истает в ком?
И какая речка ни катится,
память тянет к истоку – к Оке,
Анды кроются белой скатертью —
то Кавказ встает вдалеке.
В простачка сыграл, в грамотея ли
в фарсе века – назло всему
созерцанье само просеяло,
что на выброс, а что в суму.
Не избыть ни того, ни этого,
что рожденьем дано, но как
не скатиться в раба отпетого,
о тюремный не биться косяк?
Событийная тянет к мщению,
хоть бытийная в общем та ж.
Созерцание – в замещении,
наложив пейзаж на пейзаж,
где смешались к Освего, к Сороти ль
спуск, онегинская скамья,
захлестнувши петлей на вороте
крохи мысли и бытия.
Преходящей активности крошево
разлетится, как снежный ком, —
в созерцанье уж то хорошее,
что останется скудным стихом
про пустые щи, черствый хлеб ржаной
да отечества кислый квас,
что вольется в годину дуэли той,
где как будто стреляют в нас.
Будни, разреженные тайком
полупоэзией ли, полупрозой,
тьма непролазная, баба ли с воза —
только не легче кобыле. Пешком,
благо, чуть-чуть. Задувает ветряк
за воротник, и дыхалка бунтует.
Десять шагов. Не укрыться никак,
не о себе – о семье помятуя.
Чуть не с два века промчавшихся зим
что-то в последней дороге схоронят?
Вместо навоза давно уж бензин —
где ж эти ментики, где эти кони?
В мерзлой стране созерцанье не ах,
чтобы оставить завет поколеньям
как панацею – в долгах, как в шелках,
нет даже места божественной лени.
Бронза отлита уж, но от столпа
Александрийского тот же медвежий
след, те же жертвы и та же толпа
непросвещенная, власти все те же —
чернь подзаборная, с места в карьер
лгать, лицедействовать, хапать готова.
Десять шагов… и последний барьер.
Если б решала не пуля, а слово!
Ах, мы наивные – словно в песок…
все твои бури как светская полька,
разве что тело потянет возок
в Горы Святые. Святые насколько…
Как вдруг об этом случилось – не зна…
В буднях, по-прежнему серых и плоских,
с фактов тугих, с воспаленного ль сна
как до меня донеслись отголоски
выстрела дальнего, здешних ворон
лай, а не граянье, как от простуды,
скрежет зубовный, задушенный стон,
словно толчки, что опять ниоткуда.
В том и поэзия вся: от сохи
и до молитвы, кому-то взносимой,
горы любовной святой чепухи
в проблесках смысла, что мимо и мимо…
