Опять эти слова. Слова, которые произносят, чтобы успокоить. Слова, не несущие в себе ни капли правды. Слова-пустышки, которые должны произносить все. Слова, предназначенные для того, у кого уже ничего не будет хорошо.
– Это мое, – повторил Даня, искоса смотря на воспитательницу, на ее юбку из плотной ткани, на пухлые лодыжки, туго обтянутые черными колготками, не поднимая взгляда, стараясь не попасть под ее взор. Ведь если он не видит ее лицо, то и она не видит лица Дани.
– Я отдам это твоей маме. Тебе не нужно это читать, – мягко произнесла воспитательница, потрепав по голове Даню, от чего тот резко отстранился и чуть не упал со своего спасительного стула.
Решившись, Даня подскочил со своей шлюпки и бросился на айсберг воспитательницы, пытаясь вырвать заветную драгоценность. Но айсберг оказался слишком велик и недоступен. Зацепившись носком сандалии за ножку стула, Даня упал в пучину разверзнувшегося под ним моря, прямо в коричневые волны линолеума, которые тут же утопили его в горькой обиде, заставляя глаза наливаться тяжелыми слезами, а рот криками.
– Это мое! – закричал Даня, барахтаясь, как щепка в цунами эмоций. – Мое!
Воспитательница, перекинувшись птицей, выхватила Даню из морской пучины и, прижав к своей груди, начала укачивать на ветрах спокойствия, окутывая мягким голосом, оборачивая в иллюзии.
Даня знал, что все относятся к нему, как к маленькому ребенку, не понимая, что он уже совсем взрослый и полностью умный. В отличии от стайки щенков, в которую его приводили каждое утро, он уже давно умел читать и даже немного писать. Просто, он был умным мальчиком и старался не показывать своих знаний, ведь этим могли воспользоваться плохие люди. Так говорила его бабушка. А бабушку нужно слушаться. Она знает все о плохих людях.
– Вот, – воспитательница протянула Ольге Игоревне красивый пейзаж, так непохожий на остальные рисунки ее сына. – Ваш Данечка нарисовал сегодня. Он молодец,
– Как у вас получается? – удивилась Ольга Игоревна, топя в глубине души разочарование в своем материнстве. – У меня ничего, совершенно ничего, не выходит. Он даже не берет цветные краски, когда мы пытаемся рисовать. Только черные и серые. Я не знаю, что делать.
Ольга Игоревна находилась еще в молодом возрасте. Настолько молодом, что называть ее Ольгой Игоревной было даже как-то неприлично. Ей исполнилось всего лишь двадцать пять лет. Тот возраст, когда все еще должны оставаться молодыми и полными сил. Тот возраст, когда ты только заканчиваешь институт и открываешь новый этап в жизни – работу. Когда все еще должно быть впереди.
Но Ольга Игоревна рано повзрослела. Уже в семнадцать лет она стала мамой. Уже в восемнадцать лет она стала работать, не получив образования, на котором так настаивала ее мать, ставшая так же рано бабушкой. Тяжелая работа на кассе, в супермаркете, в которой не шло речи о карьере, где будущее не красовалось ярким миражом. Ольга Игоревна работала, чтобы прожить месяц до зарплаты, чтобы потом прожить месяц до зарплаты, чтобы потом прожить месяц до…
Счастье и вера в светлое будущее давно покинули Ольгу Игоревну, стирая за собой и молодость ее лица, забирая надежды и мечты. Она стала той самой, обычной взрослой, которой никто не хочет становиться. Дом – работа. Отсутствие сил. Выгорание. Работа – дом. Ей бы глоточек свежего воздуха, ей бы отдохнуть от всего и ото всех. Но, дом – работа. Работа – дом.
