В психиатрии, когда дело касается не результатов анализов, а описания симптомов, можно приукрасить или преуменьшить – за счёт формулировок. Это же как сочинение выглядит – психиатрическая документация.
По предположению сотрудника, участливые родственники прежде всего были заинтересованы в моей квартире, которая должна была достаться мне после совершеннолетия.
В интернате было полно таких, как я. В моём отделении жила девочка, адекватная, умела читать и писать. Умерла её бабушка, наследство досталось ей. Когда об этом узнала тётя, девочку быстренько лишили дееспособности. Не знаю, что сделали с её квартирой, но всё это было очень прискорбно.
Сюда также попадали и трудные подростки, у которых были проблемы с воспитанием и законом.
У нас были очень насыщенные дни. С утра мы ходили на занятия по обычным школьным предметам, а после обеда занимались спортом. Шли на линейку, 20 минут обедали, полтора часа занимались самоподготовкой. Из строгих мер можно вспомнить многое. Например, групповую ответственность. Работал принцип: «Накосячил один – виноваты все». А раз провинился – убираешь туалет, мусорные баки и слив. Впрочем, тому, кто вёл себя хорошо, разрешали смотреть телевизор или поиграть в приставку.
Все должны были выглядеть одинаково и каждый день заниматься уборкой. Встаешь – протираешь тумбочки, моешь пол, лестницу. Когда у нас был ремонт, пацаны по двое таскали чугунные батареи, а девчонки красили.
Драки в нашем интернате были частью нашей повседневной жизни. Махач ерунда, тут могли запросто заколоть. Дедовщина тут была страшная. Девчонка 16 лет начала жестко прессовать 12-летную девочку-подростка. Старшая ударила кулаком младшую за то, что вторая не выполнила её «просьбу». «Просьба» – это такая обязаловка, которую нужно исполнить, если не можешь вернуть долг.
Взрослая начала проявлять неимоверную жестокость, дошло до того, что она просто начала затаптывать младшую, ещё немного, и летальный исход был бы обеспечен. Пришлось заступиться, слегка оттолкнув её в сторону.
– Ты чё, гнида, совсем гонцов попутал?! – с ненавистью выкрикнула она. Звали её Варвара.
– Ты уже перебарщиваешь, по-моему! – ответил я тихим спокойным голосом.
– Чё, Даниял, решил в героя поиграть, – с ненавистью взглянув на меня, вымолвила она, – она получила за дело. Если берёшь в долг, то возвращать нужно с процентами, а если не можешь, то будешь выполнять «просьбы». Таковы тут правила, и ты это знаешь! – Глазки её выражали недовольство и злость.
– Но это не означает, что нужно забивать младшую до полусмерти.
– Одной больше, одной меньше, всё равно никому мы тут не нужны. А за то, что толкнул меня, станешь передо мной на колени и извинишься. – Лицезрея мерзкую улыбку, у меня появилось дикое желание её ударить, но я сдержался.
– Я ничего не сделал, чтобы перед тобою извиняться.
– Ну всё, малыш, ты попал. Заказывай себе гроб, когда Лампа узнает, он тебя похоронит заживо.
Лампа, от фамилии Лампов, походил на средневекового инквизитора, был настоящим садистом. Страдание истязаемых им детей из интерната доставляла ему истинное удовольствие. Он был выходцем из нашего интерната, отучился два года на учителя и стал нашим преподавателем по материализму, а также следил, чтобы правила дедовщины в интернате соблюдались. Остальные учителя и воспитатели тоже ничем особо от него не отличались, детей они ненавидели.
