».
Попробовал ослабить путы, но куда там. Связали на совесть, а рук теперь совсем не чувствовал.
– Говно… – тихо простонал я.
Ответом мне был блеск телефона и очков в волосах молчаливых туземцев, сосредоточенных на гребле. Улучив момент, когда на меня не смотрели дети, дернулся изо всех сил, предприняв отчаянную попытку. Вновь безрезультатно. Со стоном, я сполз на дно лодки, глубоко вдохнул, выдохнул. Шевелиться больше не хотелось, а марево и зной вызывали сонливость. От качки мутило.
«Освободиться сейчас не сумею, только зря силы потрачу. А они мне еще понадобятся. Подожду, пока причалим к берегу. В лодке посреди океана с двумя петухами на борту я вряд ли что смогу сделать».
Хоть какая-то определенность помогла немного успокоиться, правда страх и нервозность никуда не ушли. Усталый, сморенный жарой и убаюканный волнами, я провалился в тревожную дрему.
***
– Мутит немного, – поморщился я, но подцепил еще один кружочек ананаса.
Ира с беспокойством посмотрела на меня:
– Господи, надеюсь, консервы свежие и…
– Все норм, – заверил я и отставил банку, – а что ты там говорила про кукурузу и дырявые корзинки?
– Это пословица индейцев майя, – вяло улыбнулась девушка.
– Понятно, – чмокнул я, – если продолжим прохлаждаться, то наш бюджет будет таким же дырявым, как их корзинки.
Она в отчаянии развела руками:
– Макс, ты опять… подумай хоть минуту о чем-нибудь, кроме себя и работы! Что ты как фанатик?!
– Я уже подумал, – и постучал вилкой по банке, – даже больше минуты. Пора возвращаться к делам. Тебя тоже касается.
– Но…
– Обеденный перерыв я не вводил.
Внезапно лицо Иры исказилось гримасой сожаления, а в глазах полыхнул нехороший блеск. Она облокотилась руками о стол и изрекла.
– Ты предан своему делу, Макс, но предан фанатично. А фанатизм это зло! Он протрет дырки не только в твоем бюджете, но и в твоей душе! Ты станешь такой же дырявой корзинкой. Никому не нужной дырявой корзинкой!
Я вскинул брови от удивления:
– Вот, значит, как?
– Да, именно так! Ты никого не любишь, кроме своей работы. Замечаешь в других только недостатки и не даешь продохнуть! Стремишься к идеалу, совершенству, но они недостижимы! Эта дорога ведет в пропасть – и ты упадешь в нее. Рано или поздно.
– Все сказала? – я откинулся в кресле.
Щеки девушки раскраснелись, она нервно провела пальцами по волосам:
– Да, теперь все, Макс. Поступай, как знаешь, я высказала то, что думаю обо всем этом.
– Отлично. Ты уволена.
Ира вздрогнула:
– Что?
– Раз я тебе так ненавистен, не стану держать на рабочем месте. Можешь идти.
Глаза девушки увлажнились. Гнев стремительно сменился шоком, а затем и обреченностью.
– Ты… то есть…
– То бишь.
– Биш! – крикнули прямо над ухом.
Я вздрогнул и поднял веки. Секунду ярко слепило солнце, потом увидел силуэт туземца, склонившегося надо мной. Я не мог разглядеть выражение лица, слишком сильно бил по глазам дневной свет.
– Биш, – чуть тише повторил он.
– Что надо?.. – простонал я, чувствуя, как возвращается головная боль.
Индеец выудил откуда-то нож с каменной рукояткой и каким-то черным лезвием. То угрожающе блеснуло, ударив бликами по взору. Таких ножей я раньше не видел.
– Что это? Ты зачем достал его?
– Биш.
– Не подходи ко мне с этой хренью!
Но туземец не послушал. Он склонился над моими ногами и… перерезал путы, сцеплявшие стопы.
Пленитель выпрямился и снова произнес:
– Биш.
Застонав, я сел. Кровь еще не потекла по венам, потому ног по-прежнему не чувствовал. А вот что чувствовал остро, так это вернувшуюся жажду. Вид океанских просторов лишь усиливал ее, словно дразнящий и запретный плод. Я закашлялся, облизал губы, сглотнул слюну и сразу ощутил сильную боль в горле.
