Я сидел и испепелял его взглядом, но Анасу, судя по всему, оказалось похрен. Он все так же стоял и виновато улыбался. С долей сожаления да осуждения. И это невероятно бесило. Я взял пластмассовую вилку, которой недавно ел ананасы, и стал вертеть меж пальцев, чтобы хоть как-то успокоиться.
– Раз решили, то проваливайте. Обойдусь без вас. На ваше место полно желающих найдется.
– Конечно-конечно, шеф, – залыбился Анас, демонстрируя все тридцать два безупречных зуба, – почеркушку только свою на заявлениях оставь.
Не выпуская вилки, я взял бумаги и импульсивным росчерком поставил подписи, затем едва ли не швырнул листы в рожу этому типу. Тот подхватил заветные документы и помахал ими в воздухе.
– Спасибо, шеф. За месячным окладом мы чуть позже забредем.
Я промолчал. Лишь крылья носа дернулись от сдерживаемого гнева.
Анас ухватился за ручку двери и уже хотел выйти, однако вдруг обернулся через плечо и печально вздохнул:
– А ведь Ирусик права, шеф. Никто не хранит кукурузу в корзинке с дырками. А ты своим эгоизмом продырявишь собственную корзинку. Будь к людям добрее.
– Убирайся.
Татарин снова снисходительно улыбнулся и, выдохнув, скрылся за дверью.
Раздался треск. Это сломалась вилка в руках. Через секунду она уже летела в мусорное ведро. Я откинулся в кресле и зарычал, как раненый тигр. Меня всего трясло, словно в лихорадке.
***
Я проснулся от того, что тело бил сильный озноб, будто в лихорадке. Со стоном, открыл глаза.
В хижине сгустился полумрак, а за порогом свет приобрел оранжевый оттенок. Кажется, дело шло к ночи. Очаг больше не горел. Чуть тлеющие угли ярко выделялись в темной комнате. В воздухе различался едва уловимый запах еды – ароматы мяса кролика и душок кукурузы.
Я прислушался. Тишина. Только снаружи доносилась усиленная трель насекомых. Даже птицы почти не щебетали, явно готовясь ко сну.
Горло першило жутко. Так сильно, что на глазах выступили слезы. Судя по испарине и ужасному самочувствию, у меня поднимался жар.
«Говно… этого еще не хватало… я ж температуру не переношу…».
Облизав пересохшие губы, позвал:
– Цацке…
Вместо своего голоса услышал какой-то жалкий сип. Будто очнулся после трехнедельного запоя. Постарался откашляться. Боль в горле усилилась.
– Цацке!
На сей раз голос прозвучал убедительнее, но я по-прежнему хрипел, как дряхлый старик.
Из соседней комнаты донесся шорох. Словно легкая ткань касается пола. Через минуту в проеме появился силуэт косоглазки. Отсюда я не мог сказать наверняка, но по неуверенным движениям сделал вывод, что она спала. Через миг догадка подтвердилась – девушка зевнула.
– Майнг? – тихо спросила она.
– Пить хочу, – простонал я, – воды дай.
Цацке потерла лицо и покачала головой.
– В смысле?! – говорить было больно, но жажда мучила сильнее. – Дай мне воды! В сумке, – кивнул, – есть бутылка. Можешь анальгин заодно дать, мне не помешает.
Она продолжала стоять в проходе, тупо таращась на меня. Я и сам спросонья не сообразил, что хрен меня поймет.
– Говно… – закатил глаза, кивнул опять на сумку, – дай!
Цацке вновь быстро замотала головой:
– Ма’
– Че ма?!
Я готов был взорваться, жар начинал плавить мозги.
– К’угуль чач.
– Я по-вашему не бельмеса, слышь?! Что еще за кукушка?! – закашлялся и простонал. – Просто открой сумку и дай мне анальгин.
И вновь Цацке быстро замотала головой. Казалось, еще чуть сильнее, и та отвинтится да упадет с плеч. Когда девушка заговорила, я услышал в ее тоне нотки священного страха.
