– Идет… – пробормотала она, стараясь, чтобы он услышал предупреждение в ее голосе.
Она не то чтобы действительно заснула, но глаза ее закрылись, а в голове словно кто-то колотил по диковинным барабанам и сиял неестественный свет.
Перед глазами у нее одна картинка сменяла другую. Вот она в з'Эспино, в одежде служанки, отскребает грязное белье, а две женщины с огромными головами потешаются над ней на чужом языке.
Она на своей лошади, Резвой, мчится вперед, так быстро, что ее тошнит.
Она в доме своих покойных предков, мраморном доме в Тенистом Эслене, с Родериком, он целует ее голое колено, двигается вверх, касается бедра. Она опускает руку, чтобы погладить его по волосам, а когда он поднимает голову – видит, что его пустые глазницы заполнены червями.
Энни закричала, и ее глаза распахнулись навстречу водянистой, расплывчатой реальности. Она по-прежнему находилась в маленькой комнатке. Чья-то голова была прижата к ее груди, и с глухой яростью Энни сообразила, что лиф ее платья расшнурован и кто-то лижет ее. Она по-прежнему сидела в кресле, а его тело оказалось у нее между ног, причем ноги были уже голыми, без чулок. Он задрал ее юбки до самых бедер.
– Нет… – пробормотала Энни, пытаясь его оттолкнуть. – Нет.
– Не дергайся, – прошипел он. – Говорю же, что выйдет очень даже славно.
– Нет! – Она заставила себя закричать.
– Тебя все равно никто не услышит, – пообещал он. – Успокойся. Я знаю, как это делается.
– Нет!
Но он не обращал внимания на ее крики, не понимая, что она кричит уже вовсе не ему.
Она кричала той, поднявшейся из теней и обнажившей жуткие зубы в злобной усмешке.
Леоф цеплялся за свои кошмары. Какими бы ужасными они ни были, он знал, что продолжение будет еще хуже.
Иногда среди миазмов мрака и воплощенной боли, среди искаженных лиц, с чьих губ срывались угрозы – неразборчивые и оттого еще более пугающие, – среди трупов, кишащих червями, или во время полета над равниной, которая цеплялась за его ноги, точно свернувшаяся кровь, проглядывало что-нибудь приятное, словно луч солнца, пробившийся сквозь темные тучи.
На сей раз, как обычно, это была музыка – прохладное, сладостное пение клавесина проскользнуло в его мучительные сны, точно дыхание святого.
Однако это не успокоило Леофа; музыка и раньше к нему возвращалась, первые звуки всегда были мелодичными и ласкающими слух, но вскоре превращались в жуткую какофонию, от которой он лишь глубже погружался в пучину ужаса и в конце концов сдавался, прижимал к ушам руки и начинал умолять святых прекратить это.
Однако на сей раз музыка оставалась приятной, хотя и немного неуклюжей и любительской.
Застонав, Леоф выдирался из липкого брюха кошмара, пока не проснулся окончательно.
На мгновение ему показалось, что он всего лишь перебрался в новый сон. Он лежал не на холодном, грязном камне, к которому уже успел привыкнуть, а на мягком тюфяке, голова его покоилась на подушке. Вонь его собственной мочи заменил едва различимый аромат можжевельника.
И самое главное… главное, что клавесин был настоящим, как, впрочем, и человек, который сидел на табурете за ним и неуверенно нажимал клавиши.
– Принц Роберт, – прокаркал Леоф.
Собственный голос показался ему жутким хрипом, связки были словно изорваны в лохмотья постоянными криками боли.
Мужчина, сидевший на табурете, повернулся и хлопнул в ладоши, несомненно довольный чем-то, но его жесткие глаза отражали только свет свечей и больше ничего.
