Вот если теперь, когда все знаю, от Снежаны откажусь, – тогда подлецом буду. Но ведь я ж не отказался пока.
Но, блин, если оформить отцовство и забрать Снежану к себе, вся моя жизнь рухнет к чертям собачьим! Я к этому не готов, мать твою!
Я схватился за голову. Мой поезд с оглушительной скоростью несся к обрыву, и крушения, теперь я знал это наверняка, не миновать.
– Завтра пойду знакомиться с дочкой! – огласил я свое решение. – Наверное, придется доказывать отцовство и забирать ее себе. Морозовы ее испортят – в этом ты, мам, права.
Декабрь 2012 года
К утру решительности у меня поубавилось. Сказалось и то, что мать предприняла попытки умерить мой пыл. Противореча самой себе, начала утверждать, что я для отцовства еще не созрел, и ребенок будет мне в тягость. Да и вообще, где это видано, чтоб мужчина в одиночку воспитывал дочь?! И ладно бы, если с рождения ее растил, знал хоть какое-то нюансы ухода за малышкой. Ее ж и купать нужно, и одевать, и причесывать. Как я все это собираюсь делать? Может, я хочу на нее, пожилую женщину, этот груз повесить? Так она против! В одиночку ей с воспитанием внучки не справиться – возраст не тот.
– Короче, материально помогай, участие в воспитании принимай, если Морозовы позволят, но удочерять – даже не думай! – подытожила свою пламенную речь мама.
– В любом случае с Морозовыми это обсудить придется, так что визита к ним не избежать, – вздохнул я. – Как ты могла советовать мне держаться от них подальше, зная, что Снежана – моя дочь, не понимаю! – упрекнул маму.
– Хорошо, иди, – смирилась мама с неизбежным. – Только повежливей будь, поосторожней. В дом сразу не заходи. С порога сперва поговори, разведай, какое у Дениса Степановича настроение.
– У тебя паранойя, мам, – поморщился я. – Какое может быть настроение у отца, только-только схоронившего дочь?! А я еще, послушав тебя, даже попрощаться с Анжелой не пришел. Очков мне это в его глазах наверняка не прибавило. Теперь только окреп во мнении, что у меня рыльце в пушку. Ну, еще и в моей трусости удостоверился.
– Ну, да, во всем мать всегда виновата! – прошипела мама. – Нечего на зеркало пенять, коли рожа крива! Сам кашу заварил – сам и расхлебывай, а на меня нечего всех собак вешать!
– Не пеняю я ни на кого! – огрызнулся я и, накинув вечно висящую при входе фуфайку, пошел выяснять отношения с новоявленными родственничками.
Дверь открыл Денис Степанович. Хмуро взглянув на меня, спросил, не поздоровавшись:
– Чего приперся, гаденыш? Нет больше у нас Анжелы, не ждет тебя никто! Доволен, говнюк?
– И Вам не хворать, – ответил я на недружелюбное приветствие. – Соболезную! Анжелу мне тоже жалко, она мне нравилась – это Вы и сами знаете.
– Раз знаешь, что похоронили Анжелу, чего пришел? У нас с тобой общих дел, вроде, нет и не было! – Денис Степанович попытался захлопнуть дверь, но я не позволил, заблокировав ее плечом и ногой – то есть, считай, половиной корпуса.
– Да есть у нас общие дела, и Вы об этом знаете, – парировал я. – Я о судьбе Снежаны поговорить пришел.
– Прыткий какой! – процедил Морозов, все-таки пропустив меня внутрь. – Знаешь, значит?
– Знаю! – признался я, оказавшись в сенях. – Так что разговор у меня к Вам есть, и разговор серьезный. Только желательно не при ребенке нам его вести.
– Проходь на кухню, – разрешил хозяин. – Там и поговорим. Спит еще Снежана, не услышит.
