Мама отвернулась и завыла тихонько, плача.
– Ну, что еще? – Я даже растерялся: не ожидал, что она по соседке убиваться станет. – Ты-то с чего Анжелу оплакивать вздумала? Ладно б я с горя завыл…
– Мне не столько Анжелу, сколько Снежану жалко, – вытирая передником слезы, повернулась ко мне мать. – Не дадут Морозовы житья внучке, невзлюбили они ее, как неродную. А все из-за тебя. Говорила ж тебе: не тронь Анжелку, малая она еще! – мама снова всхлипнула.
– Да я-то тут при чем?! – занервничал я, еще не понимая суть претензий.
– А тебе Снежаночка никого, случайно, не напомнила?! – с намеком процедила мама.
– Девочка, которую Таисия Николаевна за руку волокла и крысами пугала? – уточнил я. – Так она закутанная вся была, я ее толком-то и не разглядел.
– А у меня фотокарточка ее есть, – с ехидством в голосе сообщила мама, как будто хотела меня на чем-то подловить. Порывшись в комоде, достала и открыла на последней странице альбом: – Вот, любуйся, выкрала для тебя!
На снимке была запечатлена светловолосая девочка со вздернутым носиком, счастливо улыбающаяся пухлыми губками. Глаза у нее были мамины – Анжелины: такие же синие и широко распахнутые, как будто удивляющиеся небу, солнцу и вообще всему миру. Но овал лица у девочки был не таким нежным, как у моей Снегурочки, а скорее трапециевидным, из-за чего она не была так же сильно похожа на ангелочка, как ее мама. Девочка была снята на качелях. Одной рукой она держалась за грубую цепь, на которую были подвешена доска, другой прижимала к груди страшноватую деревянную игрушку, похожую на Щелкунчика.
– Вылитая Анжела, – согласился я, разглядывая фотографию.
– А больше ни с чем сходства не замечаешь? – раздраженно спросила мама.
– Ты намекаешь, что девочка похожа на меня? – Кажется, я стал догадываться, к чему она клонит.
– А на кого же еще? Подбородок твой, и лоб, и брови, и родинка на скуле! – мама начала перечислять «улики».
– Сколько ей лет? – спросил я, хоть и не сомневался: сроки мама раньше меня подсчитала.
– Шесть, осенью семь будет. Октябрьская она, как раз под Покров родилась. Вроде, и знак хороший, а видишь, как все обернулось… – Мама снова завыла, уткнувшись лицом в фартук.
Да уж… – Я опустился на стул, точно сломленный нежданно свалившимся на мои плечи грузом.
Заводить детей я не планировал. Боялся их даже больше, чем жены. С женщиной еще как-то можно договориться, ребенку что-то втолковать – особое искусство. Я был уверен, что им не владею от слова совсем. Был опыт общения с отпрысками некоторых из моих случайных подруг, и этот опыт был печальным: эти спиногрызы меня ни во что не ставили. С какой стати я буду иметь авторитет у Снежаны? Она вон даже бабушку не слушается. Хотя в этом случае я был на стороне малышки: я даже похвалить и расцеловать ее был готов, что она отказывалась подчиняться Таисии Николаевне. Только мне вот ее капризы на фиг были не нужны.
Но в то же время мама была права: загрызут Морозовы мою дочку, запилят. Хотя бы за то, что я ее отец, а меня они люто ненавидят. Конечно, не без оснований. Если начистоту, то я на их месте такого, как я, тоже бы невзлюбил. Я ж был в их глазах коварным соблазнителем, который обесчестил их дорогое чадо, сделал ей ребенка и слинял.
Хотя, конечно, не так уж я и виноват. Во-первых, о контрацепции я заботился, а в том, что таблетки почему-то не подействовали, был не виноват. Фармацевтам претензии предъявлять было нужно, не мне. Во-вторых, аборт Анжеле я делать не запрещал, а попросила бы – и деньги на него дал бы. В-третьих, я о беременности не знал, ну, и о дочери, соответственно, тоже. Значит, от ребенка не отказывался. В том, что участия в воспитании дочери не принимал, вообще никак не виноват.
