Крупные формы. История популярной музыки в семи жанрах - страница 6

1994 года – язвительный хит Алана Джексона об артистах, которые перебираются в Нэшвилл, чтобы повысить свою репутацию среди любителей жанра (“Она теперь кантри, погляди на ее ботфорты, – пел Джексон. – Она теперь кантри: вернулась к корням”). А в 2020 году бывшая звезда тин-попа Джастин Бибер жаловался, что премия “Грэмми” классифицировала его как “поп” – а не как R&B. “Я рос на R&B-музыке и хотел создать проект, который бы воплощал это звучание”, – объяснял он в Инстаграме. Когда исполнители начинают говорить о жанрах, это часто звучит двусмысленно: то они божатся, что их музыка относится к тому или иному жанру, то тотчас же объявляют, что находятся в пространстве полной художественной свободы. Во многих жанрах приверженность их внешним атрибутам может уравновесить отсутствие должной музыкальной идентичности: хэйр-метал-группы 1980-х принимали на сцене гипертрофированные рок-н-ролльные героические позы – а записывали при этом сентиментальные песни о любви, так называемые пауэр-баллады. На смену им со временем пришли артисты, ассоциирующиеся с альтернативным роком, многие из которых словно не могли до конца решить, чего они хотят – отринуть старинные рок-н-ролльные представления о славе и успехе или, наоборот, вернуть их к жизни.

В начале 1990-х, когда я учился в старших классах, популярная музыка переживала особенно “клановый” период – возможно, поэтому я и хотел написать “клановую” книжку. Многие мои ровесники наверняка до сих пор помнят систематизацию времен их юности: в одной школе учатся металлисты и парни в ковбойских шляпах, в другой – готы и поклонники классического рока. Почти в каждой школе были группы фанатов хип-хопа, где-то – фракции рейверов. В разных уголках страны были разные панки. В 1990 году в США даже устроили мультижанровый фестиваль “Сходка племен” (он проложил дорогу фестивалю “Лоллапалуза”, история которого стартовала годом позже). Одним из его кураторов выступил Иэн Эстбери из британской группы The Cult, который гордился тем, что привлек широкий спектр артистов, альтернативных поп-мейнстриму: пионера панк-рока Игги Попа, хип-хоп-группу Public Enemy, фолк-дуэт The Indigo Girls и многих других. “Больше нет никаких «нас» и «их»”, – говорил Эстбери в интервью Los Angeles Times, хотя на самом деле фестиваль не был столь амбициозен: в конце концов, племена всего лишь собирались на сходку, а не сливались друг с другом.

Раз за разом моменты, когда музыкальные жанры становились наиболее заметны, совпадали с периодами экзистенциальной тревоги – а не исчезнут ли эти жанры вовсе? В 1980-е многие беспокоились о жизнеспособности R&B как раз из-за успеха этой музыки: если Майкл Джексон и Принс определяют звучание поп-мейнстрима, то как у R&B получится сохранить собственную идентичность и собственную аудиторию? В 1990-е прорыв Nirvana вывел в мейнстрим так называемую “альтернативную” музыку: для многих андеграундных групп в этом был и уникальный шанс, и неразрешимый парадокс. А сегодня популярность хип-хопа столь велика, что сам термин стал вызывать вопросы: если большинство популярных песен в Америке может быть с большей или меньшей точностью описано термином “хип-хоп”, то как называть музыку тех рэперов и продюсеров, которые не записывают хитов? В стриминговых сервисах наиболее прослушиваемыми треками чем дальше, тем чаще оказываются хип-хоп-гибриды, располагающиеся в пограничном с жанром пространстве: медленный бит с синтетической дробью малого барабана, мрачный, тревожный электронный фон, смурной вокал, нередко с нарочито нечеткой артикуляцией, на грани пения и речитатива. Что это означает – что клановые жанровые проблемы решены раз и навсегда? Возможно ли, что, получив наконец мгновенный и неограниченный доступ к практически любой песне, мы все теперь хотим слушать одно и то же?