Я типичный советский инженер, выросший в уральской глубинке, не понимал суть перестройки М. Горбачева. Вначале я улавливал призыв к введению рыночных механизмов через кооперативы – ладно. Свободное ценообразование. Это как? Действие советских денег не распространялось на землю, руды в земле, леса, основные фонды предприятий оценивались деньгами очень условно. Цены в системе советского социализма играли больше информационно-распределительную роль, чем обменную функцию.
* * *
Я был среди тех, кто не принял государственный переворот 1991 года. Нас таких было большенство. Когда спускали флаг СССР, я сидел в зале аэропорта «Внуково», и был не единственным, кто едва сдерживался, чтобы не зарыдать.
Первым событием нового 1992 года стало падение рубля, стремительный взлет цен. Инфляция по году составила 1800 %.
Мгновенно обесценились сбережения людей.
На предприятиях начались сокращения, в том числе на заводах КАМАЗа. Люди становились безработными. Жуткое ощущение быть безработным. Квалифицированный инженер-конструктор, потеряв работу, находил в доме, что можно продать на улице. Продавали посуду, распашонки, одеколон, турецкие кожаные куртки… У кого были машины таксовали. Многие спивались. Спортивная молодежь и демобилизованные из армии офицеры шли в ОПГ (организованные преступные группировки). Самым быстрорастущим районом стало кладбище. Молодым боевикам на главных аллеях ставили роскошные памятники.
Наиболее сильной преступной группировкой в городе стала ОПГ «Тагирьяновские» («29-ый комплекс»). Она взяла под контроль не только активы в Набережных Челнах, но и в Санкт-Петербурге, Одессе, Казани и в других городах.
Государственный переворот 1991 пришедшая к власти команда Б. Н. Ельцина стремилась не связывать с капитализмом.
Мое личное знакомство с капитализмом состоялось при следующих обстоятельствах.
…В начале августа 1992 года я на машине приехал на берег Камы, куда обычно приезжал, когда начинался сбор пеньковых опят. Я остановил машину на площадке перед воротами базы отдыха Управления Внешних связей КАМАЗа, как я это обычно делал в предыдущие годы.
Я еще не выключил мотор машины, как заметил, что от ворот, ведущих на базу, отделились два человека, которые направились в мою сторону.
Странность состояла в том, что на этих людях был камуфляж. Раньше на воротах дежурила пожилая женщина и на машины, останавливающиеся на площадке она не обращала внимание.
Другая странность состояла в том, что эти два человека были вооружены автоматами.
Они подошли к машине. Я вышел из машины.
Я оказался против двух вооруженных охранников.
– Вали отсюда, – сказал один из них, плотный мужик лет двадцати пяти на вид.
– Почему? – спросил я.
– Частная собственность, – сказал мужик, при этом он повернулся ко мне так, что ствол его автомата почти уперся мне в живот.
– Эта площадка не принадлежит УВС, – сказал я.
– Какое УВС. Это частная собственность. Ты знаешь что такое частная собственность? Давай… отсюда.
Ствол автомата плотной уперся мне в живот:
– Это рыночная экономика.
Мне пришлось сесть в машину.
Что я чувствовал в этот день?
Ненависть, унижение, отвращение к капитализму, к частной собственности, амбалам, возгордившиеся своей силой.
Я почувствовал себя не человеком, а букашкой, которую можно пнуть, раздавить, выпустить в меня очередь из автомата.
Люди, назвавшие себя «демократами» и «либералами», не призывали строить капитализм. Они призывали строить рыночную экономику. Сами-то они понимали, что они свергают, что они восстанавливают?
