Крылья для одиночек. Книга о людях, какими я их люблю - страница 9



И вот теперь простым карандашом
Мысль сложную бумаге доверяя
Я зряч, я жив, я знаю, что нашёл
То, что вовек уже не потеряю
То, что теперь и берег мой, и щит —
Не высказать спасительней и проще —
Любовь как Слово вещее звучит
И Свет встаёт над Гефсиманской рощей

«Вот умер человек. Закрылась дверь…»

Вот умер человек. Закрылась дверь
Мы глупости печальные лепечем
Но ты, мой друг, в уход его не верь
Он просто вынут – словно хлеб из печи
Из жизни, полыхающей огнём
Где угли тайных слёз и пепел быта.
И все слова, что сказаны о нём
На фоне горя выглядят избито
Он был не гений, что ни говори
Не вещий нищеброд, не «ваша милость»
А только хлеб, взошедший на любви
И он был взят, и дверь за ним закрылась
И тяжесть мира – ноша трёх китов
Свалилась на оставшиеся плечи…
Прости его. Он просто был готов
Как будем мы, однажды, к важной встрече.

«Туман в горах, и нас почти что нет…»

Туман в горах, и нас почти что нет
Поднимешь руку и не видишь пальцев
Прилежным утром на орбиту пяльцев
Натянут весь холщовый белый свет
Молочный цвет как символ чистоты
Простёртых крыльев и святого храма
И облаков нестройного хорала
И первых слов, и первой немоты
Но мир прорвётся сквозь его елей
Как грешная и верная услада —
И пролитая кровь, и зелень сада
И ночи тьма и синева морей
Природа только бровью поведёт
И брызнут алым луговые маки
И вышивка некормленой собаки
Под окна попрошайничать придёт
И снова вдохновенная игла
Ведёт стежок легко и осторожно
От настоящих гор до невозможных
К безбрежности от острого угла
Все расцветает, обретает смысл
Все оживает – лица и одежды
Так брезжит вдалеке Зелёный Мыс
Или другой – недоброй, но Надежды

«Я русский. Но попробуй докажи…»

Я русский. Но попробуй докажи
(Себе, а не кому-нибудь другому),
Что степи и леса – не миражи,
И что не сон мои раскаты грома.
Я русский. Признаваясь со стыдом
В причастности к бессмысленной затее,
Я всё равно благословляю дом,
Которого нет горше и святее.
Я русский. Я потомок крепостных.
Я тёмный глаз из-под овчинной шапки.
Клеймёный тать со стругов расписных.
Гость виселиц, занозистых и шатких.
Я русский – и в своей неправоте,
И в жажде неоправданного риска.
В лучах любви. В расстрельной темноте
Шахт Екатеринбурга и Норильска.
Я русский. Я где площадь и картечь
И вырванные с мясом эполеты.
Я – Пушкина спасительная речь.
Я – воры, я – герои, я – поэты.
Я большевик у адовых дверей.
Я ключ к разгадке тайны зла и блага.
Я викинг. Я чеченец. Я еврей.
Я обух топора и древко флага.
Я брал Париж. Распахивал межу.
Делил чужое. Глупо пресмыкался.
Но знал, что той земле принадлежу,
Которая и плаха, и лекарство.
Я русский. Я из тех святых ослов,
Издохших от навьюченного груза.
Шекспир труда и Лобачевский слов.
И кровь на плащанице Иисуса.
Я русский. Я прощения прошу
У всех, кого обидел и растратил.
У всех, кто мне пеняет, что грешу,
Пророчу и геройствую некстати.
Я русский, где бы ни жил, с кем ни пил,
Кого б ни обнимал и ни порочил.
Я жалок как продрогший серафим
И жарок как покровы южной ночи.
Я русский. И куда б ни правил чёрт —
Пусть птица-тройка вдалеке от дома —
Я собственных не различаю черт…
Лес. Степь. И как сквозь сон —
раскаты грома.

«Ты будешь петь негромко, но фальшиво…»

Ты будешь петь негромко, но фальшиво
Насвистывать бравурную фигню
Пока горячки шестирукий Шива
Как связку дров несёт тебя к огню
Сквозь сна тяжеловатое балетство
Больничных стен одолевая крен
Ты разглядишь отчётливое детство
В прологе скучной книги перемен