– Вот, это тебе. На память. – Добронрав с замиранием сердца развернул платок и вытянул вперёд руку, на которой лежала дудочка.
Трубка и мундштук жалейки были покрыты искусным узором. Берестяной раструб в виде рожка на другом конце сделан из тонкой и почти идеально ровной полоски бересты, благодаря чему имел множество витков и смотрелся вполне основательно. Но главное, Добронрав гордился тем, что, когда он показал своё творение скомороху по кличке Звонарь, музыкант сыграл на ней несколько наигрышей и остался весьма доволен звучанием.
Сирин посмотрела на это, вне всякого сомнения, произведение искусства и разочарованно сложила губки.
– Ты принёс мне вот это?
– Да, – протянул Добронрав, сбитый с толку её реакцией. – Я сам её сделал.
– Это же свистулька!
– Жалейка, – поправил её мальчишка.
– Да хоть котейка, чем я играть-то на ней буду? – и будто в подтверждение своих слов Молиба расправила крылья.
Добронрав вздохнул, потрясённый их размером и красотой. Величием. Сизые перья под солнцем ещё ярче отливали зелёным. По краям изумрудными змейками пробегали искры и блики.
А потом до него дошло, что сирин действительно нечем играть на жалейке, и ему вдруг стало стыдно.
– Ой, прости, – Добронрав залепил себе пятернёй по лбу. – Вот я болван!
– Вот именно – болван! – засмеялась сирин.
Сообразив, что сирин не обижается, Добронрав с облегчением тоже засмеялся.
– Чёрт, а я вырезал её несколько дней, представляешь? Вот дурак-то был, сразу не подумал.
– Вот-вот, я погляжу, ты вообще не любитель думать наперёд! – всё ещё со смехом произнесла Молиба.
Добронрав вдруг перестал смеяться и стал серьёзным.
– Да брось, я не хотела обидеть.
– Я и не обиделся, – насупившись, буркнул мальчишка. – Вот ещё. Ладно, извини, я и вправду сглупил. Впредь буду умнее, – бормотал Добронрав, заворачивая жалейку обратно в платок.
– Эй, куда это ты её?
Мальчишка удивлённо посмотрел на сирин.
– Так я… Тебе же всё равно не надо.
– Ну конечно! Давай сюда свою свистульку.
Добронрав медленно вытянул флейту обратно из-за пазухи.
– Куда тебе её?
– Положи на землю.
Добронрав так и сделал. Молиба склонилась над жалейкой и долго её рассматривала.
– Ты правда сам это сделал?
– Сам, – кивнул Добронрав. Его распирало от гордости за своё творение.
– Для меня?
– Угу.
Молиба взмахнула крыльями и в мгновение ока очутилась прямо перед Добронравом. И прежде, чем мальчишка успел что-нибудь сообразить, мягкие горячие губы прикоснулись к его щеке. Потом сирин схватила жалейку четырёхпалой лапой и взмыла вверх. Описав в воздухе мёртвую петлю, она с задорным клёкотом ворвалась под сень дубравы и пропала.
Добронрав следил за ней с улыбкой на лице, напрочь позабыв про алконостов, отца и всё на свете.
Вдруг рядом с ним плавно из высокой травы поднялся Ратибор с луком наперевес. Стрела была наложена на тетиву и готова сорваться в любой момент. Сам наставник был с ног до головы покрыт травой и соломой так сильно, что с пяти шагов от простой кочки не отличишь.
– Всё? – спросил Ратибор с подозрением.
– Да.
– Тогда уходим. Мы и так слишком долго испытывали судьбу.
Они быстро повернули к Лихобору. Воин шёл размашистым широким шагом, и Добронраву то и дело приходилось переходить на бег, чтоб не отставать. Ратибор молчал, но это молчание было красноречивее любых слов. Добронрав неловко бросал на него виноватые взгляды и наконец решился заговорить.
– Ратибор Ослябьевич, прости меня!
