Последние два года, забыв обо всем на свете и о самом том свете, он успешно разводил пчел. Те матки и зачатки семей, что он привез с собой, сразу при переселении прижились и дали потомство, то есть разродились рабочими пчелками, детками, новыми матками. Понятно, что к тому лету он готовился целых четыре лета. Омшаник возвел заново, ульев сколотил с два десятка, рам натянул, поляну расчистил на опушке. Да так ладно у него это получилось, что все двадцать ульев всегда были на виду, а с той стороны поляны, что выходила к лесу, длинные бревна уложил как изгородь да приделал к ним маленькие колокольчики. Только тронь – и зазвенит вся конструкция. Эта музыка была, конечно, сооружена для хозяина тайги, чтоб не хаживал тут часто. Однако бывало такое, что в непогоду колокольчики звенят-звенят, Борис Алексеевич бросается туда-сюда с ружьем, а там никого, кроме ветра одного. Набегается пасечник да уснет потом мертвецким сном. А когда проснется и непогода кончилась, уже и ульи поразворочены. Приходил, значит, все-таки хозяин.
– Ну что же ты… – в сердцах бубнил Борис Алексеевич, восстанавливая потрепанное ограждение. – Приходил, наследил, делов наворотил…
Ничто особо не расстраивало Бориса Алексеевича. Он ко всему относился с пониманием. И к тому, что зверь есть зверь. И к тому, что природа есть стихия. И к тому, что он ушел однажды отсюда неподготовленный и растерянный. И к тому, что скитался по миру в деле исполнения своего служения земле своей – послушания в миру – целых сорок лет. И к тому, что однажды вернулся… Или земля его родная сама к себе вернула. Однажды. Почти случайно.
Потом он еще несколько лет готовился, чтобы снова оказаться здесь, теперь уже навсегда. Он спокойно относился к той подготовке, ибо понимал, что все это и есть путь к чему-то большему и высшему. Не торопился, приезжал набегами, когда придется. То есть когда отпускали больше чем на две недели. Нечасто так бывало, но он сам заранее стал готовить себе замену в департаменте и открыто говорил о своем намерении отойти от дел в обозримом будущем.
– Ты, Борис Алексеевич, совсем Советам служить не хочешь? – сокрушался Николай Петрович.
– Я служил, – спокойно отзывался Борис Алексеевич, – и теперь пока еще служу.
– Да, но уходить собираешься… – Николай Петрович замялся. – Не хочешь больше?
– Эх, странный ты, Коля, хочу – не хочу…
– Ты же ведь сам понимаешь, что времена теперь трудные и каждый знающий человек теперь на особом счету.
– Времена всегда одинаковые, – размеренно говорил Борис Алексеевич.
– Скажешь тоже!
– Времена всегда одинаковые – трудные. – Борис Алексеевич оторвался от своих записей и поднял глаза на Николая Петровича, сидевшего за другим столом напротив. – Не бывает легких времен, не бывает.
– Ну да, но не так…
– Сорок лет назад времена были тоже трудные. Очень трудные. Смутные.
– Это да, – соглашался Николай Петрович.
– И тогда ведь даже непонятно было, кто свой, кто чужой, за кого встать, против кого воевать. А теперь все ясно.
– Отчасти ты прав… Только оттого не легче.
– А легче не будет, – уверенно продолжал Борис Алексеевич. – Легче не будет.
– Хм-м…
– На это не надо надеяться, – Борис Алексеевич ясно понимал, что его мысль проста, но неочевидна. – Надо верить и на высшие силы уповать. Но легче не будет.
– А раз легче не будет, значит, такие люди, как ты, Борис Алексеевич, незаменимы в нашем деле.
