– Незаменимых нет.
– Ну скажешь тоже! Незаменимых нет, – возмутился Николай Петрович. – Тебя вон поди замени.
– Незаменимых нет, Коля, окромя отца и матери да Всевышнего. Остальное все преходящее.
– Борис Алексеевич, вот ты меня уже полтора года подтягиваешь, а я вот чувствую, что мне еще далеко, ох, как далеко до тебя.
– А тебе зачем до меня?
– Хм-м?
– Тебе, говорю, зачем до меня, Коля? – спокойно спрашивал Борис Алексеевич, снова склонившись над своими бумагами. – Тебе надобно до себя дорасти. До себя дотянуться – и этого будет достаточно.
– Ну да, ну да, – рассеянно соглашался Николай Петрович.
– Нам каждому отведено свое место и своя роль в этом мире, и совершенно негоже пытаться стать кем-то другим. И еще хуже – пытаться занять чье-то чужое место.
– Хм-м?
– А у тебя все получится, – уверенно продолжал Борис Алексеевич, – у тебя все получится. Вот увидишь.
– Тебе легко говорить, – растерянно бубнил Николай.
– Вот увидишь, все получится. И вообще, всему свое время, свое место и свое значение. Все в мире неспроста, Коля. Нет, неспроста. Это судьба. Крест, так сказать.
– Крест?
– Ну да. Знаешь, я когда отца в девятнадцатом году похоронил, хотел было и себе еловый крест сделать. Сразу, так сказать… – Борис Алексеевич замолк на минутку, а потом продолжил: – А потом передумал. И кажется мне теперь, что свой крест я по земле носил, носил, пока в той командировке домой не вернулся.
– Руководство послало, вот ты и попал к себе домой, – обыденным тоном подытожил Николай Петрович.
– Верно мыслишь… – с лукавым прищуром согласился Борис Алексеевич. – Верно мыслишь. Руководство послало, мы поехали, верно? Ну, вот и мое послушание в миру медленно подходит к концу.
– Послушание?
– Да, Коля, послушание – это служение такое по наказу…
– И кто же тебя послал на это послушание?
– Отец, – тихо ответил Борис Алексеевич. – Отец мой покойный послал меня на служение земле своей, что я и исполнял честно и долго.
– Не понимаю…
– Да нечего тут понимать, Коля. Каждому свое, – объяснил уклончиво, ибо понимал, что не каждому и не всегда надобно все объяснять как оно есть. Человек так устроен, что очевидного видеть не желает, зато додумывает несуществующее. А еще любит сильно приписывать себе чужие заслуги, например, высшее провидение. Так что не стал ничего бывший советник и будущий пасечник объяснять своему преемнику, потому как рано, наверное, и не к месту.
Теперь же, когда он вернулся, установил Борис Алексеевич свои обычаи и любил соблюдать их как священные ритуалы. Обычаи, которые формировали его жизнь в цельную картину и наполняли живительным смыслом все его одинокое, но обетованное существование.
Так, по устоявшемуся обыкновению, любил Борис Алексеевич ходить на верхний участок пасеки. Там было особое место – лысое место.
Любил он рано утром подняться и стоять на утесе – лысом месте с большим камнем – и смотреть в туманную сырость. Она, по обыкновению, лежала густой пеленой между двух гор, в глубокой пойме реки. Не видно ни зги. Ничего, кроме камня, нескольких деревьев и обрыва. Борис Алексеевич обычно стоял у края обрыва или садился на валун, смотрел в пелену тумана и ни о чем не думал. Время останавливалось. Замирало. И только пространство продолжало изменяться. Медленно изменяться. Бесшумно. Словно боясь побеспокоить время, увязшее в пелене пространства.
Потом где-то далеко-далеко первый луч непременно пробивался из-за горы, выхватывал из пелены тумана очертания гор, и время снова вырывалось на свободу и начинало бежать как положено… И даже еще быстрее, словно стремилось наверстать упущенное.
