– Да, святой отец, – майордом, переломившись пополам, попятился к двери. – Понял. Сделаю…
Верховный Сенатор Ромы синьор Скотт Папарони – невысокий, но обширный в талии, бесшеий и коротконогий, словно бы пристукнутый сверху огромным молотком, – вошёл в кабинет понтифекса нерешительно, с видом человека, неожиданно забывшего своё имя. Губы его были поджаты, маленькие, заплывшие жиром глазки беспокойно шарили по сторонам, на бледном выпуклом лбу блестели редкие капельки пота. Свою шляпу – дорогую, с высокой заострённой тульей и загнутыми вверх, узорчато изрезанными полями – он мял в руках, явно стесняясь неестественного положения своего головного убора. Войдя, он сделал несколько неуверенных шагов и остановился, не дойдя даже до середины комнаты.
Иннокентий поднял на посетителя глаза и несколько мгновений задумчиво, как бы не узнавая, смотрел на него. Затем брови его поползли вверх и понтифекс, отодвинув от себя полуразмотанный книжный свиток, устало откинулся на спинку стула.
– A-а, дядюшка… – улыбнулся он краешками губ. – Рад тебя видеть…
Синьор Папарони, шумно выдохнув, суетливо задвигал ногами и, издав некое неопределённое восклицание, долженствующее, вероятно, означать приветствие, попытался учтиво поклониться. Ни шея, ни поясница его к таким телодвижениям были явно не приспособлены, поэтому поклон сенатора выглядел так, как будто он боднул лбом что-то невидимое, висящее у него перед носом.
– Прости, что заставил тебя ждать, но сам видишь, – Иннокентий показательно обвёл рукой канцелярский беспорядок на своём столе, – забот множество, буквально не продохнуть… Как твои дела? Надеюсь, всё хорошо? Как здоровье тётушки? Молюсь о ней ежедневно. Что поясница её, прошла? Помогла мазь, что я отсылал ей перед февральскими календами? Или, постой, это же было на Очищение Девы Марии! Вот видишь, голова кругом – совсем запутался в днях!.. – понтифекс говорил быстро, не давая гостю не то что ответить на заданный вопрос, но даже просто вставить хотя бы слово; присесть дону Папарони также не было предложено. – Наслышан, наслышан о случившемся с тобой. Подумать только! Забросать камнями повозку Верховного Сенатора! Возмутительно! Чернь совсем отбилась от рук! Надеюсь, дядюшка, ты не пострадал? Зачинщики, я так понимаю, уже пойманы? Нет?! Ну как же так! Необходимо поймать и наказать! Наказать публично и максимально жестоко! Дабы в будущем никто и в мыслях не держал поднять руку на человека, облечённого властью!.. Хотя, конечно, с другой стороны, горожан вполне можно понять. Многие недовольны действиями городских властей. Налоги день ото дня растут, а куда идут собираемые деньги – совершенно непонятно! На улицах грязь, смрад! Ивовый холм и Эсквйлин который год без воды – колодцы не чистятся, родник у церкви Святого Сильвестера совсем зачах! Я уже не говорю про городские суды! Там же творится форменное безобразие! Судьи поголовно мздоимствуют! Дошло до неслыханного – говорят, некоторые из них даже установили фиксированный размер взятки за то или иное решение! Горожане жалуются! Жалуются мне! А что я могу поделать? Верховный Сенатор назначается не мной. И подчиняется не мне… Я говорил на днях с капитаном Мейнардо. Он лишь разводит руками – у него слишком мало людей, чтобы обеспечить порядок во всём городе. Так что я совсем не удивлюсь, если камни в повозку сенатора станут швырять и впредь. И как знать, может, дело камнями не ограничится. Может, кто-нибудь и нож сейчас точит. Злобно ухмыляясь… Ты вроде как побледнел, дядюшка? Нет? Полноте! Я уверен, до этого дело не дойдёт. Швырнуть камень вслед повозке – это одно. А готовить покушение, с оружием, всерьёз – это, согласись, совсем другое. Тут смелость нужна. Или же глупость, безрассудство… А с другой стороны, сколько дураков на свете! Да и нравы, сам знаешь, нынче не те. Ожесточился народ. Бога забыл. Злобствует. Вон, в Аррётиуме, говорят, толпа подесту своего на кол посадила… Хотя, опять же говорят, было за что. Казну разворовал, кумовство развёл, должностями торговал чуть ли не в открытую. Вот народ и взбунтовался. Прямо в дом, говорят, пришли, супругу его, благородную синьору, обесчестили, а его самого в смоле да в перьях изваляли и – на кол…
