– Да нет, их нет. Приходил почтальон – Дед Мороз. Телеграмму тебе принёс. На! – мама протянула ему сложенную вдвое телеграмму. Папа разложил её, и тут Димка увидел, как счастливое папино лицо вдруг стало меняться. Улыбка исчезла, глаза стали грустными. Папа ещё раз прочитал телеграмму и, нервничая начал её теребить в руках.
– Коль, Коль, что случилось? – теперь стала напрягаться и мама.
– Тёте Маше плохо, просит приехать.
– Какой тёте Маше? Ничего не понимаю! Ты ж из детдома. Какие же у тебя родственники?
– Не рассказывал я тебе, не хотел твою душу терзать, прости меня, Олюшка!
– Ну, вот, столько лет живём, а ты от меня секреты держишь! – с обидой сказала мама.
Димка мялся, не зная кого больше жалеть, папу или маму.
– Вот что, семья, разговор не быстрый. Пойдёмте на кухню, попьём кофейку, и я вам всё расскажу, хорошо?
Он встал, взял маму за руку, как бы показывая, что ничего скрывать больше не намерен, и повёл их с сыном за стол.
Налив из турки себе и Ольге кофе, а сыну – чая, сделав глоток и повертев кружку вокруг оси, папа начал свой рассказ:
– Да, я детдомовский, но до детдома у меня были родители и жил я далековато от столицы, в лесной деревеньке Избы, под Весьегонском. И папа у меня был, и мама была. Молодые совсем. Приехали туда по партийной линии помогать дорогу строить к новому лесокомбинату. Природа там красотенная, может быть оттуда я люблю походы, лес, посиделки у костра? Так вот, было мне, как Димке сейчас. На стройке авария случилась. Погибли мои родители. А были они оба детдомовские. Ленинградские дети, в блокаду эвакуировали их из города по Ладоге, а родители не нашлись. Вот и остался я в тот день круглой сиротой. Точнее, как круглой? Когда папа с мамой уезжали на работу, Марья Ивановна, тётя Маша, соседка, из рубленного старого дома напротив, за мной приглядывала. Постарше родителей, видная такая. Мужа её в сорок первом со свадьбы забрали на войну. Так ни весточки от него не было, пропал. Вот так и написали ей «Пропал безвести». Жила всё одна. Родственники, кто у неё был, все поразъехались. А тут такой случай, за мальчиком поглядеть. Прикипела ко мне, да ещё такое горе, как меня отпустить? Ну и стал я ей, как приёмный сын, что ль. Первые три класса она меня в сельскую школу возила на коне, на санях. Был у неё такой, Огником звала. Ох, красивый. Гнедой, глаза большие, а в них, как огонь горит. Бежал быстро. Даже волки не могли угнаться!
– Волки? – внутри Димки от рассказа отца всё играло красками, как в сказке. А тут ещё и опасность, волки!
– Да, сын, волки. Там это нормально. Их в лесах не счесть. Потому все с ружьями и ходили. И за животными, что в доме, коровы там, птица всякая, доглядывали, чтоб они их не съели! Да обереги какие-то вешали и слова говорили, «заговОры» назывались!
– ЗаговОры! Ух! – сын восхищённо смотрел на отца. Лишь мама, положив руки под подбородок почему-то плакала, тихонько смахивая катящиеся из глаз слёзы.
Папа, прервав свой рассказ, посмотрел на маму и приобнял её:
– Олюшка, ну что ты, ну, не надо, роднуля моя. Ну хочешь, я не буду рассказывать?
– Говори, говори, Коль. Интересно. И страшно, конечно!
– Ну так вот, – продолжил папа, – Третий класс я отходил там в школу, а потом, стало худо у тёти Маши с сердцем. Болела часто и уж меня тянуть не смогла. Заезжал к ней как-то председатель сельсовета, ну она ему всё и рассказала. Хотя не хотела. Это ж меня от себя оторвать. Но и оставить десятилетку на хозяйстве, в глухой деревне, да ещё ухаживать за больной женщиной, сама понимаешь, почти невозможно. Так и попал я в детдом. Сначала ещё ездил к ней. А потом, армия, институт, семья. В общем, некогда мне всё было. Из армии, правда, я ей открытку прислал. Уж, как она меня сейчас нашла, ума не приложу! Но сидела во мне такая заноза, знаешь, обязан я этому человеку своей жизнью. И поэтому не поехать к ней, не могу. Уж простите вы меня. Вот в телеграмме пишет, что совсем ей плохо.
