– А почему не ты к нему идёшь? – Димка был настойчив, чтобы добиться истины.
– Да разное бывает. Ну, к примеру, у него негде жить, или есть где жить, но в доме очень много братьев-сестёр и поместиться новой семье там негде. Ещё бывает, жена не хочет переезжать к мужу в дом, далеко и ей надо за родителями своими ухаживать. Ну, понял?
– Теперь, кажется, понял! – сын утвердительно кивнул головой.
– Вот, вот, точно он! – папа указал на дом впереди, с затейливым орнаментом по периметру окна.
– Действительно, красиво. Вот руки у её мужа были – золотые! – восхищённо произнесла Ольга.
В окошке горела слабенькая лампочка, которая помогала, даже при свете дня хозяйке лучше видеть. Из трубы струился слабенький сизый дымок. Дом выглядел хоть и старым, но достаточно крепким.
– Так, ладно, вещи выгрузим потом. А сейчас пойдём к тёте Маше. Признает ли? Столько лет меня не видела! – размышлял вслух папа. Откинув снег от завьюженной калитки, они друг за другом, торя тропинку, направились к двери в дом.
Коля постучал, Димка тоже кулачком в варежке стукнул в дверь. Никто не ответил. Потом папа потянул деревянную ручку на себя. Дверь свободно открылась, и они шагнули в сени. Поднялись по ступенькам к двери, ведущей в комнату.
Папа выдохнул, постучал, дёрнул кованую ручку двери, и не заходя вовнутрь спросил:
– Тётя Маша, ты дома?
– Дома, – ответил слабый голос где-то из угла.
– Это я, ваш Колюшка-горюшко, можно зайти?
– Коленька, – из угла послышались всхлипы, – заходи, заходи скорее, родной!
Краськовы зашли в комнату. Дурманно пахло валерианой и ещё какой-то травой. Было чисто и тихо, только гулко тикали ходики с дверцей для кукушки. На деревянном полу комнаты лежали тканые половички, пара комодов да шкаф возвышались у стен. Справа у окна с белоснежными кружевными занавесками, на кровати с железными спинками, прикрывшись одеялом, лежала бабулечка. Голова покоилась на двух подушках, одна на одной. По её бледному, симпатичному лицу текли слёзы. Она вытирала их краем цветастого платка, повязанного на голове. Другую руку протягивала в сторону Николая.
– Иди, иди сюда, сынок. Дай я тебя обниму!
Папа подошёл к тёте Маше, наклонился, поцеловал и его плечи затряслись.
Оля с сыном стояли посередине комнаты, не решаясь подойти в столь трогательный момент и пожалеть его.
Коля вытер глаза и сел, на стул, пододвинув его ближе к кровати.
– Тёть Маш, ну как же ты так, почему раньше не написала, если адрес знала?
– Да всё как-то справлялась. А теперь вот, видишь, слегла. Спасибо, Михал Кузьмичу, председателю, не забывает старую, то дочь свою пришлёт прибраться, то сам заедет навестит. Но, чувствую, тяжело им со мной. Вот и решилась тебе написать. Кроме тебя у меня ведь никого не осталось!
– Это да. А я ведь тёть Маш, не один. Вот, с семьёй приехал. Знакомься!
Он знаком пригласил родных подойти. Те, осторожно ступая на коврики, подошли и встали рядом с кроватью.
– Мой сын, Дима, – сказал папа, положив руку на его плечо. А это вот, жена – Олюшка.
– Ну здравствуй, красавица, а я тётя Маша, – протянула она ей свою руку.
Ольга чуть пожала её. Это была рука, сильного человека, жёсткая от деревенского труда и одновременно тёплая, от доброты, которая она дарила людям.
– А этот, этот прям герой, прям ты, Колюшка в детстве. Иди сюда поближе, сядь, не бойся, зови меня бабушкой Машей, можешь бабулечкой, я не обижусь! – сказала она, гладя Димкину руку и заглядывая в его глаза.
