– Я не крал ружье у Чепикова. К тому времени он уже был мертв.
– И это сделало его оружие вашим?
Я промолчал.
– Во-вторых, угроза убийством или причинением тяжкого вреда здоровью, если имелись основания опасаться осуществления угрозы, статья сто девятнадцатая. Как вы полагаете, у Алдана были такие основания?
– Пожалуй…
– С учетом того, что при угрозе вы назвали его – цитирую – «чуркой», мы имеем дело с преступлением на почве ненависти. До двух лет! – торжествующе произнес Егоров. – И наконец, самое интересное – умышленной убийство…
– Стойте! Это была самооборона.
– Когда Устюгов дал очередь в ответ на выстрел – да. Когда вы загнали Завьялова, как раненного зверя и изуверски добили – нет. Умышленное убийство по предварительному сговору в составе группы лиц, совершенное с особой жестокостью – это статья сто пятая, часть два, что дает нам – внимание – до двадцати лет. Вам дадут много, Максим. Однако…
Сначала кнут, теперь пряник.
– …если вы пойдете на сотрудничество, возможно, мы… переосмыслим некоторые эпизоды. Может быть, даже забудем.
– Я рассказал все, что знал. Я не обманывал. Но, возможно, я… смогу вспомнить чуть больше. Вы поймите, я очень плохо себя чувствую, хронический недосып… Дайте поспать. Я никуда не убегу, вот же и раскладушка у вас.
– Раскладушка? – Егоров удивленно обернулся и тоже заметил в углу сложенную раскладушку. – Хм… Ну хорошо. На сегодня достаточно, отдохните. Если захотите в туалет, постучите.
Он вышел из допросной и запер дверь на ключ. Я разложился и тут же лег спать. Наконец-то…
Сон накрыл меня сразу, как только я закрыл глаза.
IX
Я сижу на старых скрипящих качелях, напротив меня – Лиза Рудницкая. Стоит мягкая зимняя погода, снег медленно опускается редкими крупными хлопьями. Попадая ко мне на руки, они быстро тают, не причиняя холода.
Лиза Рудницкая – моя одноклассница. Она смотрит на меня из-под детской шапки с помпоном своими огромными, темно-карими, почти черными глазами. Ожидает, что я заговорю первым.
Я не помню, как здесь оказался, но это не кажется мне важным. Чувствую себя школьником. Я просто наслаждаюсь унылым и однообразным перемещением себя в пространстве, и даже протяжные скрипы, доносящиеся от изношенных подшипников качелей, мне нравятся.
Но Лизе что-то не по душе. Она сердится, и похоже, что на меня.
– Максим, что-то не так, – говорит она, как будто стараясь разбудить.
Я недоуменно смотрю на нее.
– Качели раскачиваются, а мы их не качали, – говорит она.
Ее замечание разрушает мою умиротворенность.
– Я что, сплю? – спрашиваю я ее.
– Мне-то откуда знать? – переспрашивает она.
Мне вспоминается шутка: «почему евреи всегда отвечают вопросом на вопрос? – а кто вам такую глупость сказал?». Я никогда не задумывался о национальности Лизы. Так был воспитан. Но с другой стороны, она была мне интересна, и я хочу знать и понимать ее лучше – в том числе и ее культуру. Хотя я ни разу не наблюдал, чтобы ее происхождение делало ее какой-то особенной.
Мои мысли никак не могут собраться, сознание как будто плывет, и я перескакиваю с одной темы на другой.
Еврейки бывают очень красивыми, но Лизе в этом плане не повезло. Большие глаза были интересны, но другие черты лица портили впечатление. Длинный и не очень аккуратный нос, очень глубокая ямочка под нижней губой, из-за чего та кажется вечно оттопыренной. Большой рот делал ее слегка похожей на лягушку. Лиза была маленькой хрупкой худой девочкой с тонкими кривыми ножками и плоской грудью. Я надеюсь, что в будущем она расцветет и станет более женственной и… гм, округлой.
